ЛАРИСА ИСАРОВА
Крепостная идиллия
Любовь Антихриста
Романы
КРЕПОСТНАЯ ИДИЛЛИЯ
Удивительный звук прозвенел за дверью, мимо которой проходил граф Николай. Голос? Не мужской, не женский. Серебряный, как переливы аглицких часов. Как звон весенней капели. Голос, прозрачный в своей чистоте и свежести, высокий и свободный. Точно соловей заливается в саду, на радость себе и всему миру…
Граф не смог сбросить охватившего его очарования, пока не замерла странная песня без слов. Потом рывком отворил дверь в апартаменты тетушки, княгини Марии Михайловны Долгорукой, низенькие, убранные по-старинному комнаты на антресолях Большого дворца. Взгляд его взволнованно обежал залу. Где то существо, что пленило его настолько, что он забыл, куда и зачем шел?
На низенькой скамеечке, возле выложенной голландскими белыми с синим рисунком изразцами печи, сидела дворовая девочка в голубом сарафане и красном платочке. Торчали две темные косички, как заячьи уши. И глаза ее, косого разреза, чуть подтянутые к вискам, заморгали растерянно, когда встретились с требовательным взглядом графа.
Кто же здесь пел?
Граф стремительно шагнул вперед. Анфилада жарко натопленных комнат казалась безлюдной. Смешная девочка встала, когда он подошел ближе. Кукла, свернутая из шейной косынки, упала на пол. На маленьком лице стремительно сменились растерянность, смятение, смущение, любопытство. Воспитанница тетушки? Но в таком наряде?
Граф не умел разговаривать с детьми. Они его утомляли, казались похожими на обезьянок, шумных, проказливых, упрямых…
— Кто пел? — спросил он резко и отрывисто, не так, как беседовал при дворе. Там он славился тонким умением поддержать политесную беседу…
Темные глаза девочки сощурились, точно она смотрела на солнце, брови причудливо изломились. Она стала еще более похожа на зайца, напуганного охотниками.
— Я-я-я… — чуть слышно пролепетала она. Она начала краснеть под его взглядом, щеки слились цветом с платочком на голове.
Кукла валялась на ковре. Руки девочки, тонкие, нервные, дергали край сарафана. Но за этим смущением и растерянностью сверкнуло и что-то неукротимое. Мало кто из дворни выдерживал взгляд графа. А она смотрела прямо, не моргая, все больше сводя тончайшего рисунка брови. Только ноздри и крутой подбородок чуть дрожали.
Граф улыбнулся. Прекомичная встреча. И тут позади раздался почтительный хрипловатый голос Арины Кирилиной, приставленной к актеркам надзирательницы:
— Ваше сиятельство, да что же это делается?! Опять негодница набезобразничала?! Ох уж эти проказы, ни спокоя, ни отдохновения, не девка, а дуропляска!
— Откуда сие диво?
— Дочка кузнеца Ковалева, горбатого, Парашей кличут. Княгиня воспитывает ее для тиятра…
— Воспитывает?
— С семи лет. И грамоте выучилась, и по-французски, и на гитаре эта баловница играет, а в праздник пастушкой в парке бегает. Увеселяет гостей. Велят ей поболе смеяться. Уж больно бесовски хохочет. Особливо в кустах.
Параша фыркнула, на щеках заиграли ямочки. Лицо стало шаловливым, лукавым. Истинно купидончик…
— Она и петь горазда?
— Да уж певунья! Только озорная, намедни в церкви мужиком запела, вот ее и наказали, в деревенский наряд обрядили, а она опять, видать, за свое?
Граф приосанился, укрыл беспричинную радость, согревшую его с первыми звуками удивительного голоса. Потом улыбнулся уголками губ. Нынче он это делал не хуже парижских знакомцев, немало полировавших ему в свое время кровь любезностью и вежливостью, худшей, чем высокомерие. Он благосклонно кивнул Арине, похожей на оплывшую снежную бабу.
— Пришлешь ко мне! — приказал, не обращая внимания на частые глубокие поклоны надзирательницы. Девочка не шевельнулась, побледнев, только глаза сверкнули. Или в них отразились лучи заходящего солнца…
Так мне представилась первая встреча графа Николая Петровича Шереметева с Парашей Жемчуговой в кусковском дворце. Ей было тогда десять лет, ему — двадцать шесть. Она — его крепостная, он — наследник богатейшего человека России, недавно вернувшийся из-за границы после учебы в Лейденском университете, путешествия по Италии, Франции, Германии.
