Параша знала, что у Синявской неудачно сложилась жизнь, что на ее руках — парализованная мать, что она брошена мужем, принуждавшим ее принимать подарки знатных вельмож и утомленным ее добродетелью. Парашу удивляло, что при этом Синявская не озлобилась, не стала раздражительной. От нее точно исходили лучи сочувствия и доброты. Самым драгоценным в жизни Параши стали часы разговоров с ней — Синявская ее хорошо понимала.
Не меньше любила Параша и уроки Кордоны на арфе. Граф мог часами сидеть рядом с ней, слушая, как она занимается. Особо и граф и Параша ценили «Сонату» Кордоны, которая словно пересказывала ее жизнь. Наибольшей наградой Жемчуговой были слезы Кордоны, когда он услышал ее игру через несколько месяцев после начала занятий. Никто не знал его происхождения, цыган ли он был, испанец, но все понимали — человек горячий и обидчивый. Седина делала его восточное лицо скульптурно значимым, а черные густые брови почти скрывали глаза. Поначалу Кордона думал, что его ученица — обычный каприз графа. Но потом услышал ее пение и… «Я отдыхаю душой, когда она поет», — как-то сказал он графу.
Параша по-новому играла воспитанницу Нанину в вольтеровской комедии. Если раньше она показывала грациозную, простодушную девушку, страдающую от капризов благодетельницы-баронессы, то теперь она играла человека, у которого все можно отнять, все — кроме самоуважения. «Жестокое мучение иметь высокий дух и низкое рождение», — произносила она полушепотом, с такой горечью и болью, что потрясенные зрители замирали на несколько мгновений, прежде чем начать аплодировать.
Уроки маэстро Барберини расправили ее голос. В нем зазвучало истинное бельканто. Зрители иногда крестились, когда в одной партии она позволяла себе низкие бархатные лиловато-черные звуки меццо-сопрано, а потом голос поднимался до звенящей сияющей колоратуры, точно рассыпались по сцене серебряные монетки.
Вершиной ее исполнения стала партия Нины. Граф давно желал услышать в этой роли Парашу, но все не отваживался подступиться к сложной, причудливой опере Паизиелло. И, только увидев, как скучающе шевельнулись брови Параши, когда она слушала великосветских дилетанток, он решился на эту постановку.
Вместе с Парашей он переписывал роль, стараясь исправить корявый перевод Вроблевского. Книжные обороты речи переделывались на разговорный, московский язык, с откровенным «аканьем», сочными согласными и мягкими окончаниями слов.
Жемчугова волшебно менялась на сцене, играя по нескольку ролей в одном спектакле, но такой сложной партии у нее не было. И Мария Синявская просиживала с ней часами, помогая искать самые точные и верные интонации, непринужденные естественные движения, чтобы передать страдания женщины, не мыслящей жизни без настоящей любви.
Узнав о гибели возлюбленного, Нина-Параша сходила с ума и, неуверенно ступая, шла по сцене, ничего не видя вокруг, кроме цветов в своих руках. Нина не верила, что он умер, что она осталась одна в холодном, бессмысленном и пустом мире. Ее глаза блестели, обжигая, брови страдальчески сдвигались. Шепот ее был слышен в каждом уголке зала, точно звучал не голос, а само дыхание:
— Он придет к вечеру… Он так обещал мне… Где может ему быть лучше, как не с той, которую он так любит и которой так нежно любим…
Отточенность каждого звука, подлинное страдание, не только в голосе, но и в лице, фигуре, слезы в блестящих глазах производили завораживающее впечатление. Обнажалось сердце, раненое, трепещущее. И граф Николай Петрович был уверен, что в эти минуты все мужчины в зале ему отчаянно завидуют. При всех сплетнях никто не смел сказать, что он приневолил свою Жемчугову, что она для него покорная рабыня из гарема, а не женщина, которую он любит…
Самой сильной была сцена, когда Параша сидела на скамье, смотря в бесконечность, перебирала цветы, ничего не видя, и медленно, бессвязно, дрожащим рвущимся голосом исполняла арию безумной Нины, в которой угасала жизнь:
Плакали почти все, не замечая слез, не стыдясь их. Даже сестра графа, княгиня Разумовская, подозревавшая актерку в корыстолюбии, бесовском влиянии и развратных действиях. Она забыла о «подлой девке» и вместе с ней оплакивала пустую холодную жизнь, неудачных детей, легкомысленного мужа — так и не встретила она любовь и уже никогда не узнает, каким огнем та выжигает душу. Хоть и не обладала эта актерка истинной красотой, но в плен брала. Было в ней что-то сильнее красоты, и в эти минуты княгиня Разумовская прощала брата.