Она добежала до кирхи, наглотавшись по дороге колющего ветра, огляделась опасливо и тревожно. Только сейчас ей подумалось, что негоже православной государыне являться в эти места поутру, что пойдут слушки и Петруше опять нашепчут глупое…
Но тут же бесстрашно нырнула в дверь и замерла, ошеломленная и холодным величием высоких сводов, и строгой белизной стен, на которых, как вены, проступали кирпичные узоры. Она уже забыла, как сдержанно и строго выглядит церковь ее детства в отличие от православной, изукрашенной иконами, серебряными и золотыми окладами, жемчугом. Только темные деревянные скамьи казались ей знакомыми и родными.
Она присела, закуталась поплотнее, пытаясь вспомнить слова молитвы, которую произносил пастор Глюк.
Но чужие, выдуманные слова мешали ей, и она начала мысленно говорить со святой Катариной, как с подругой, объясняя ей, что не властна в своей судьбе, что просит охранить его не ради себя, что у Петруши так мало радости в его многотрудном пути по земле, что Матерь Божья дала ей дочерей, и сынка дала, но слабого, болезненного, а нужен настоящий воитель, друг и споспешник отцу, что ребенок — якорь надежды в бесконечном лихорадочном беге по ступенькам жизни…
Никто не входил, ничьи шаги не прерывали ее одиночества. Екатерина совсем закоченела, порывы ветра били в высокие окна все сильней, глухо, точно пушечные выстрелы, а ей хотелось знака, что молитва ее услышана и он, Петр, не опередит ее на пути в царство Божие. Знака, вести, голоса судьбы…
Она решила уговорить Петрушу сделать подарок этой кирхе — отдать лютеранскую Библию, очень древнюю, которую преподнес государю Шереметев после захвата одной из крепостей. Библию на немецком языке. Она слышала, что Шафиров говорил, будто Библии этой нет цены, она из первых после раскола, может быть — самого Лютера…
И тут в церковь вбежал мальчик лет трех, белоголовый, одетый легко, не по снегопаду, розовый, теплый, с ямочками на щеках. Она встала, оглянулась, не заметила никого, сняла с себя старенький серебряный образок с изображением святого Петра. Она знала, что лютеране не верят в такие образки, считают их языческими, но именно этому ребенку она решила отдать самое дорогое: подарок Петруши в первый год их встречи, их «добра», как говорил муж.
Она подошла к мальчику, нагнулась, надела на тонкую шейку свой подарок и поцеловала троекратно розовое личико, а он все улыбался, помалкивая, и позволял себя вертеть, как куклу.
Спокойствие снизошло на нее. Она выскользнула из кирхи, на ветер и снегопад, и снежные заряды не только не холодили ее, а согревали, заставляли улыбаться, предвещали долгое прочное счастье. На секунду вспомнилось, как в далекой юности подруги восхищались ямочками на ее щечках, и ей показалось, что ребенок похож на нее ликом, спокойствием и веселостью.
Она шла обратно медленно, точно наслаждаясь погодой, смотрела на причудливый Золотой дом, казавшийся игрушкой, на важный дом Артузов, улыбнулась при виде закутанного в снежную мантию Нептуна, и не знала, когда ей было радостнее — вчера, там на балконе башни, или сейчас, когда выполнила задуманное, никого не побоявшись, когда вымолила мужу счастье и здоровье сыночку, Петру Петровичу, самому ее главному и важному дару императору…
ГОЛОС СЕРДЦА
Долгое время эта простолюдинка, полонянка, сначала любовница, потом тайная жена, наконец, царица, казалась окружающим лишь покорной подругой Петра Великого. Ее личность сама по себе казалась им малоинтересной, малозначительной — ее откровенно называли темной и невежественной, не знающей простой грамоты, даже Пушкин упоминал о «царствовании безграмотной Екатерины».
Так ли это было?
Немецкий и латышский язык были для нее родными с детства, но удивляет ее великолепное знание русского языка: ни в одном документе нет упоминания об иностранном акценте, неужели она так хорошо освоила этот язык в доме пастора? Есть упоминания, что иногда она говорила по-шведски, чтобы не понимали придворные. Знала польский — по-польски ей писала сестра. Иногда Петр даже приглашал ее в качестве толмача с французского, когда не хотел, чтобы его конфиденциальная беседа с послом становилась известной даже ближайшим соратникам.