Трудно поверить и в слова маркграфини Барейтской о «грязном» платье императрицы — чистоплотность, аккуратность Екатерине были свойственны по воспитанию, рождению, национальности и не раз отмечались современниками.
Скорее всего, высокородных мемуаристов раздражали непринужденность и естественность Екатерины. В моде был «пасторальный» стиль, который утвердился при дворе Короля-Солнце Людовика XIV: манерность, гривуазность, цинизм и наивность. Но Петр не очень-то любил пасторали, и Екатерина подлаживалась под его вкус. Она умела актерствовать по всем правилам и в этом отношении не уступала своей тезке Екатерине II, которую современники считали одной из самых изощренных актрис XVIII века. Возможно, мемуары тех, кто отмечал «кротость», «простоту», «застенчивость» Екатерины I, лишь констатировали, что маска, которую она носила сознательно перед чужими, не стыдясь своего прошлого и не скрывая его, была для нее самой удачной…
Интересно, что историки также описывали внешность императрицы по-разному, в зависимости от своих симпатий и от тех портретов, которые видели или избирали для подтверждения концепции.
Пыляев отмечал: «Приятные черты лица ее представляли что-то особенное: они были неуловимы для кисти художника и с нее нельзя было снять хорошего портрета. Она была прекрасная наездница и хорошая танцорка. Характер — смесь женственности и мужской отваги».
Семевский был снисходительнее: «Она не красавица, вздернут нос, горящие глаза, бархатные алые губы, круглый подбородок — столько страсти в роскошном бюсте, столько изящества…»
Зато Валишевский упивается своим пренебрежением к ней: «Очень полное лицо, круглое и вульгарное, некрасиво вздернутый нос, глаза навыкате, полная шея, общий вид служанки из гостиницы… Эта неуклюжая женщина мало соблазнительной наружности по силе и выносливости своего темперамента почти не уступала самому Петру, а в нравственном отношении была гораздо уравновешеннее его…»
Кому же верить сегодня? О каких периодах в жизни этой много испытавшей женщины идет речь? О молодости или о зрелых годах, когда бесконечные беременности не могли не сказаться на ее внешности и здоровье? К тому же мастерство художников, рисовавших ее, было весьма разного уровня; часто представить ее реальную внешность довольно сложно.
Но зато в оценке ее характера все современники (и, следом за ними, историки) удивительно единодушны.
Вильбуа писал: «Она проявила способность понимать его замыслы. Именно тогда, слушая рассуждения царя и его министров, она вошла в курс различных интересов виднейших семей России, а также соседних монархов. Так она познакомилась с главными принципами государства и правительства, которые в дальнейшем так хорошо осуществила на практике».
Бассевич, первый министр герцога Голштинского, отмечал в своих «Записках»: «Царь не мог надивиться ее способности и умению превращаться в императрицу, не забывая, что она не родилась ею… Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при котором она не являлась».
Бассевич подчеркивал, что многие ее обвиняли в гибели царевича Алексея, так как она хотела видеть на троне собственного сына, однако императрица была против казни и умоляла мужа постричь Алексея в монахи, чтобы не было пятна на ее детях. Она верила в неотвратимость возмездия за злодеяния.
В своих «Записках» Бассевич неоднократно повторяет, что «Екатерина была второй страстью государя, а первой было государство, и она благоразумно уступала место тому, что предшествовало ей».
Иной акцент придавал ее поведению Соловьев: «У нее хватало ума держать себя на известной высоте, обнаруживая внимание и сочувствие к происходившему возле нее движению… Но вьющееся растение достигало высоты благодаря тому великану лесов, возле которого обвивалось… Катерина сохранила привычку… пробираться между отношениями людей, но у нее не было ни должного внимания к делам, ни способности почина и направления».
Костомаров подчеркивал, что первая российская императрица «умела» похвалить царя «за Полтавскую викторию, поговорить о его корабликах», а Семевский добавлял, что она как никто способна была развлечь императора и «утешить его красивым иноземным нарядом, немецкой и голландской речью, находчивостью, отчаянной неутомимостью в танцах».