— И чего вы достигли? На одно прекрасное зеркало стало меньше во дворце, а разве это принесло вам облегчение?! — сказала она холодно.
И он отвернулся, против воли уважая ее мужество, в котором ему чудилось что-то бесовское. Она не умоляла, не валялась в ногах, не опускала голову, точно приговоренная. Только незабвенный Лефорт мог вести себя так…
Екатерине донесли, что сначала Петр хотел ее казнить на площади, потом — заточить в монастыре. К ней все время прибегали служанки с новостями, они якобы подслушали разговор царя с Толстым и Остерманом, которые отговорили его от казни.
После казни Монса Петр с окаменевшим желтым лицом усадил Екатерину в двуколку, сам сел за кучера. Они подъехали к эшафоту так близко, что ее платье коснулось обезглавленного трупа Монса.
Еще недавно красивый, здоровый, цветущий молодой человек, чьи взгляды так волновали ее, напоминал куклу без головы, плохо сделанную восковую персону…
Екатерина решила не радовать мужа проявлением слабости. И когда он приказал поставить в ее покоях заспиртованную голову Монса, она и тогда сдержалась. Она делалась все тверже, несгибаемей, упрямей — она терпеливо несла свой крест.
С Петром они встречались теперь только на церемониях, ели порознь, он больше ни разу не заглянул в ее опочивальню. Теперь она часами смотрела на любимую французскую шпалеру «Пир у Симона Фарисея». Когда-то Петр получил в подарок от французского короля четыре гобелена на темы Нового Завета. Ей казалось, что Магдалина на этой шпалере похожа на нее. И постоянно звучали в ее ушах слова, которые сказал кающейся женщине Христос, и она повторяла их вместо молитв: «Прощаются грехи многие ея за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит…» Она страстно надеялась, что и ее спасет вера, как Магдалину.
Иногда она вспоминала немецкие стихи Виллима Монса, в которых он воспевал свою повелительницу, — куртуазные, галантные, лишенные и намека на плотские страсти. Ей очень хотелось узнать, читал ли их муж. Как будто эти стихи доказывали ее невиновность…
Она втайне гордилась тем, что ее молодой друг не оказался трусом. Он шел на казнь мужественно, даже улыбался. Помахал рукой принцессам, которые смотрели на него из окна. Анна плакала, хотя с детства мать не видела у нее слезинки.
Екатерине передали, что Монс подарил палачу свой золотой медальон, вынув из него миниатюру с ее портретом. Потом поцеловал портрет и спрятал на сердце. И попросил срубить голову с одного удара. Она так и не смогла дознаться, к кому же потом попал ее портрет.
Вечером после его казни у дочерей был урок танцев. Она пришла с оцепеневшей улыбкой, и даже танцевала, видя перед собой бескрайнюю белую пустыню. Но никакие румяна не могли скрыть ее землистой бледности, и время от времени она коротко вздыхала, пытаясь поймать глоток чистого воздуха.
Петр вдруг заторопился с обручением Анны с герцогом Голштинским, начал переговоры с французским двором о замужестве Елизаветы. Екатерины при этом он словно не замечал и ни в чем с ней не советовался. Все вечера он проводил у Марии Кантемир, и фрейлины громко шептались, что, как только дочери выйдут замуж, император разведется с неверной женой и у них будет новая повелительница, из королевского рода, молодая и образованная…
Отношение людей ее не оскорбляло, а безмерно удивляло. Она раньше думала, что ее любят хотя бы те придворные, за которых она так заступалась, любят не жену императора, а ее саму — Екатерину, никому не делавшую зла. Веселую, щедрую, приятную мужчинам, милостивую к женским слабостям. А оказалось, что верных друзей и подруг у нее нет. Никого.
Апраксин брезгливо морщился при виде ее. Дивьер почти не кланялся. Один Толстой целовал ручку наедине, озираясь, и шептал, что он уговорил, убедил, умолил императора не разводиться. Граф поднимал брови, отчего высокий лоб собирался в складки, и рассматривал ее лицо, точно прикидывал, а не ошибся ли он, сохраняя ей верность?!
Об иностранцах и говорить не приходилось. Бассевич, такой галантный прежде, боялся даже стоять рядом, он напоминал ей перепуганную курицу…
Все оказалось ложью, вся ее предыдущая счастливая жизнь…
Екатерина ни на кого не гневалась. Она уже никого не боялась. Страхом можно переболеть, как и страданием. Никто больше не был властен над ней, даже он, Петруша…
СМЕРТЬ ПЕТРА
Историки выдвинули немало версий. Не отказывались рассматривать любые сплетни и слухи, изучали протоколы врачей и мемуары. Обсуждалось при этом три вопроса.