Но Шастейль произнес неожиданную фразу:
– Взгляните в окно.
Соня подошла и посмотрела на улицу. Снег теперь сыпал крупными хлопьями, словно где‑то наверху ощипывали огромную курицу, отчего её пух и перья летели почти сплошной пеленой и сугробы снега росли на глазах.
– Мамочки, но мы застрянем на пути домой!
– Хорошо, если только застрянете, а то ведь замерзнете.
Он позвал:
– Лион! – и появившемуся в дверях слуге приказал:
– Принеси княгине то, за чем я посылал тебя в магазин.
Слуга ушёл и тут же вернулся с одним большим, но, судя по всему, легким свертком и другим, поменьше.
– Вы сказали «подарок», – заметила Соня, борясь с желанием протянуть к сверткам руку, – или «подарки»?
– Чтобы не пугать, сказал – подарок, а на самом деле – подарки. Развяжете сами? – невинно поинтересовался врач, протягивая Соне первый сверток.
– Сама.
Княжна нетерпеливо раскрыла большую картонную коробку. В ней лежала… шуба!
– А в маленьком… – растерянно проговорила она.
– Меховые ботинки, – докончил он за неё.
– Но я не могу принять это! – воскликнула Соня, мысленно изругав себя за желание немедленно шубу примерить. Раздавать авансы, принимая такие подарки, человеку, которого сегодня она видела впервые в жизни?
Шастейль понял её колебания и предложил:
– Если не хотите принять от меня подарки, тогда предлагаю другое: я дам вам меньше сдачи со стоимости золотого слитка, чем собирался. Или вам купленное Лионом одеяние не нравится вообще?
– Нравится, – обрадовалась Соня и, уже не стесняясь, примерила меховое чудо. Ботинки, как ни странно, тоже оказались ей впору.
Впрочем, при расчете, принимая от хирурга деньги, она поняла, что Жан все же поступил по‑своему: уменьшил сумму, которая причиталась ему. И ведь с этим не поспоришь! Врач сам назначает гонорар за своё лечение.
– Теперь у нас есть неплохой повод выпить моего вина, которое, как я понимаю, ваше сиятельство оценили.
– Не хватит ли мне пить сегодня? – нерешительно проговорила Соня, припоминая, как однажды ослабела от непривычной дозы грога. Настолько, что перестала быть сама себе хозяйкой.
– Неужели вы хотите, чтобы мое лечение закончилось для Мари не слишком успешно? – лукаво проговорил он.
– Нет, что вы, я вовсе этого не хочу!
– Или чтобы порвалась ваша новая замечательная шуба?
– Ни в коем случае!
– Тогда мы понемногу выпьем с вами и поговорим…
– О Мари? – на всякий случай уточнила Соня.
– Отнюдь. О нас с вами.
– Но мы едва знакомы, – снова запротестовала Соня, впрочем, довольно слабо.
– Вот и давайте поближе познакомимся. Не знаю, как у вас в России, во Франции не считается зазорным, что у женщины есть друг, который наносит ей визиты. Никто не посмеет её за это осуждать.
– Вы думаете, что я долго проживу в Дежансоне? – нечаянно вырвалось у Сони. Она тут же прикусила язык, но было уже поздно.
– Так я и думал! – воскликнул Шастейль, откидываясь в кресле. – Значит, вы собираетесь куда‑то ехать. Путешествовать?
Он принимает её за легкомысленную, избалованную богачку.
– Нет, у меня есть дела.
– Блестяще! – опять воскликнул граф, и Соня не могла понять причин такого странного его оживления. При чем здесь её предполагаемая поездка? – А не скажете, куда вы думаете направиться?
– Пока не знаю, – холодно ответила Соня, но вызвала лишь новый всплеск восторга с его стороны.
– Так я и знал! У меня сегодня на редкость удачный день! – новоиспеченный граф вскочил со стула – они сидели за столом – и горячо поцеловал Сонину руку.
– Не понимаю, чему вы радуетесь? – поинтересовалась она.
– Встрече с вами. С женщиной, которая собирается в поездку по делам, но пока не знает куда. Которая бескорыстна настолько, что оплачивает лечение своей служанки у самого дорогого хирурга Дежансона!
Наверное, он хотел посмотреть, как отзовется Соня на слова «самый дорогой», но она и глазом не моргнула, и Шастейль сразу пошел на попятную. Ему вовсе не нужно с нею ссориться.
Он даже взмолился:
– Пожалуйста, мадемуазель Софи, скажите мне, когда вы будете знать, куда направитесь.
– Как только куплю в магазине карту, – нехотя ответила она.
– Карту? – изумленно переспросил де Вассе – Шастейль и ошарашенно замолчал. Впрочем, хватило его ненадолго, потому что через мгновение он встрепенулся и спросил: