«А если ты стала черствой и жестокой?» – передразнил её внутренний голос.
И правда, вот так спокойно рассуждать о человеке, который волею рока заперт в подземелье… Дня три, сказала Агриппина, прошло, как «привидение» угомонилось. Сегодня четвертый день… Как жаль, что Соне не с кем посоветоваться! А Патрик?
Можно было бы обо всём поведать Патрику, и он бы помог, но, пожалуй, ещё рано с ним откровенничать. Соне до сих пор непонятно, почему он с нею остался. А что, если герцогиня де Полиньяк дала ему и такое задание: после всего случившегося находиться при русской княжне неотлучно? Чтобы она не могла никому ничего рассказать. Соня ведь ничего толком не знает!
Нет, Патрик пока что тёмная лошадка. По крайней мере, для неё.
– Даже если маркиза Флоримона нет в Дежансоне – он же не явился на похороны отца, – вряд ли завещанию мосье Антуана не будет дан ход. К тому же мадам Агриппина его законная жена, – продолжала мадам Фаншон, понятное дело, не подозревавшая, о чём в сию минуту размышляет русская княжна. Княжна… Определилась бы Соня, что ли… Кто она, наконец, княжна Астахова или княгиня Потёмкина?
Княжна! Пусть так и будет. Навряд ли в ближайшее время в Дежансоне объявится князь Потёмкин и предъявит на неё свои супружеские права. Может, и вообще не объявится. Значит, своё скоропалительное замужество Соня и не будет обнародовать. Зря она сказала о нём и Агриппине. А, впрочем, разве можно вообще ничего никому не говорить? Этак голова лопнет – самой всё передумывать и переживать.
И внутри же всё надуманное оставлять. Всякой живой душе друг необходим!
– А не может случиться так, что у маркиза окажутся ещё какие‑то наследники? – спросила Соня у мадам Фаншон, которая выжидательно смотрела на неё.
Та скользнула глазами по её лицу. Во взгляде женщины было всё, что угодно, кроме корыстного интереса.
– Может быть, и есть, но он никого из нас не ставил об этом в известность, – тихо сказала она.
– Маркиз де Баррас мне тоже ничего не говорил, – решила высказаться напрямую Соня, – но я догадываюсь, что ваши сыновья – его кровь.
Глаза мадам Фаншон испуганно метнулись в сторону. Она нервно сцепила руки, будто удерживая дрожь. Но в последний момент выпрямилась и посмотрела на Соню в упор.
– Нам ничего не надо, – гордо сказала она. И добавила, как бы про себя:
– Я просила его, умоляла никому об этом не говорить. Люди не любят бастардов… У меня был один друг, любил… издалека. Он предложил мне вступить с ним в брак. Огюст Фаншон и дал мальчикам своё имя. Огюст давно умер, но я не могла предать его память. Ведь все считали мальчиков его сыновьями, понимаете?
Она посмотрела на Соню с надеждой. Мол, я рассказала вам свою тайну и надеюсь, что вы никому о ней не скажете.
Теперь всё стало на свои места. А то Соне показалось, что мадам Фаншон испугалась. Француженка считала тайной для всех то, что лежало на поверхности.
Интересно, маркиз Антуан предлагал, когда‑нибудь ей свою руку и сердце? Вряд ли. Он не мог на ней жениться. Аристократ, маркиз… Словно назло общественному мнению, перед смертью он женился на Агриппине. Раз общество осуждало его любовь к мадам Фаншон, пусть теперь злословят по поводу его странного брака с иностранкой. Да ещё и простолюдинкой. Между тем Сонина визави, делая некоторое усилие – частенько, наверное, приходилось ей вот так смирять свою гордыню, – поправилась:
– Мне лично ничего не надо. Разве что мальчикам… на обзаведение хозяйством… Они себе уже и невест присмотрели, да только мы все никак не наберем достаточно денег…
Она прервала себя, застеснявшись: вдруг Соня подумает, будто она жалуется.
– Каждый отец думает о своих наследниках на пороге вечности, – сказала Соня, – и в этом нет ничего постыдного.
– Ах, ваше сиятельство, в последнее время маркиз де Баррас и сам, кажется, испытывал денежные затруднения…
Соня вдруг подумала о том, как злился на отца Флоримон, вынужденный на осуществление своих планов добывать деньги любыми средствами, в то время как в подземелье замка его родного отца лежало такое богатство! Вот он и не смирился с тем, что должен делить его с какой‑то иностранкой. И вообще с кем‑то делить то, что целиком можно взять ему одному. Старый замок, понятное дело, он не считал капиталом. В него, наоборот, надо было бы вложить немало средств, чтобы он обрел прежнее величие.
Но, насколько Соня знала, прежде у маркиза были и земли, и леса… Вряд ли он всего лишь проживал «свое» богатство. Может, он куда‑то вкладывал деньги, потому другим и казалось, что он обеднел? Странно, что оба друга – и русский, и француз – на пороге смерти оказались не слишком состоятельными. По крайней мере, на взгляд окружающих.