Если на то пошло, и партнеров для игры в карты у неё пока не было… На этом месте безмолвной беседы самой с собою остановилась. Интересно, что она имела в виду под словом «пока»? Разве, если бог сжалится и позволит Соне выбраться отсюда, она собирается зарабатывать деньги игрой в карты?
Григорий её упражнения не одобрял. Они его даже раздражали. И он откровенно потешался над нею.
– Карточных шулеров – мужчин мне встречать доводилось, но женщин… Это, простите, Софья Николаевна, перебор! Кто вам сказал такую глупость, будто женщина может карточным фокусам научиться?
Посмотрел на её огорченное лицо и махнул рукой.
– Впрочем, Соня, не обращай внимания, просто я ворчу оттого, что мы застряли в этом паршивом лесу и передвигаемся со скоростью черепахи, в, то время как надо мчаться со всех ног.
Она не стала говорить Григорию, что ее учителем был Фуше, – отчего‑то он Жозефа терпеть не мог. Но со странным для самой себя упорством продолжала шуршать картами во всякую минуту, когда супруг не обращал на неё внимания.
Как скачут, мечутся сегодня её мысли. То она упускает нечто явное, сиюминутное, то начинает понимать то, что давно следовало понять…
От кого вообще они скрывались в этом лесу, продав за бесценок своих лошадей? Григорий лишь обмолвился, что встретил какого‑то старого знакомого, которому в своё время изрядно помешал и на которого даже навлек гнев монаршей особы.
Соня не в первый раз ждала супруга. Так же было в той небольшой корчме, где они остановились передохнуть. Он примчался запыхавшийся и чуть ли не выволок её следом за собой, приговаривая:
– Скорей, скорей, нам надо торопиться! Уносим отсюда ноги!
Тогда он тащил Софью за собой, тогда, видимо, у него ещё не созрела мысль оставить её где‑нибудь.
А ведь насколько легче было сделать это прежде, вблизи людных мест. Впрочем, легче только для Сони. Наверное, он не хотел, чтобы на неё наткнулся кто‑то из преследователей самого Григория. Однако последняя мысль показалась ей вовсе уж неуклюжей и далекой от жизни…
Потом Григорий откуда‑то принёс темные плащи и треуголки, заставил супругу, как и он сам, натянуть шляпу на глаза и свернуть с наезженной дороги на какую‑то тропинку. Они углубились в лес, по которому и блуждали до сего дня…
Соня почувствовала, как её бедный желудок заурчал, напоминая, что время обеда давно прошло, а их еда осталась в заплечном мешке Григория. Он так был уверен, что скоро вернётся, или в спешке просто о том позабыл? Не подумал оставить жене и корочку хлеба.
Она гнала прочь от себя недостойные мысли о своем супруге. Не мог он бросить Софью одну, не мог! Не по‑людски это, не по‑рыцарски, бесчестно!
Усилием воли она затолкала обратно подступившие было к глазам слезы. Ещё чего, реветь?
Соня в последний раз одним движением разложила карты веером – они, как послушные зверьки, легли, чтобы тут же собраться в колоду, – и удовлетворенно спрятала карты в карман.
– А ты говорил, Гришенька, что женщине владение карточными фокусами недоступно, – как бы продолжая спор с мужем, вслух произнесла Соня. – Значит, я стану первой женщиной, которая этого добьётся. Подозреваю, ты просто плохо знаешь женщин!
В приоткрытую дверь Соне было видно, как снаружи постепенно сгущаются сумерки. Она подумала, что до сих пор не посмотрела, есть ли поблизости вода. Не может быть, чтобы живший здесь лесник поставил свою избушку там, где ее нет, или вдалеке от ручейка или родника.
Молодая женщина решила внимательно оглядеть свое прибежище. На сучке у двери – почему она раньше не заметила? – висел выдолбленный из дерева ковшик, от старости потемневший. Видимо, когда‑то им пользовались частенько.
Она прихватила с собой этот ковшик и вышла на покосившееся крылечко. Прислушалась. Ей показалось, что где‑то журчит ручей. Соня пошла на звук и, к собственной радости, обнаружила совсем близко небольшой родничок с холодной прозрачной водой.
Она с удовольствием напилась, умылась и вернулась к своей «избушке на курьих ножках».
Она опять, более тщательно прошлась по небольшому пространству сторожки, на этот раз осматривая все углы. Ее поиски увенчались успехом. В углублении возле грубо сложенного очага она отыскала плошку с остатками масла и фитильком, кремень с кресалом и чуть повыше, тоже на небольшом сучочке, связку каких‑то коричневых комочков, оказавшихся вполне съедобными сушеными грушами.
Потом нашла возле лавки, на которой сидела, деревянный брусок – судя по всему, его набрасывали на крючки по обеим сторонам двери – и укрепила его там как следует. Не сразу, но зажгла фитилек полувысохшего светильника. Хотя огонёк едва теплился, у Сони на душе стало светлее. Она пожевала груши, запивая их водой.