В статье автор привел ряд аргументов для доказательства принадлежности саблинской надписи 1427 г. Инкерману, а не Мангупу (36, с. 2–10).
При описании памятников для А. Л. Бертье-Делагарда характерна высокая точность и отсутствие стремления к домысливанию без надежных оснований. Поэтому, не располагая достаточными данными, он обошел вопрос о времени и обстоятельствах основания города Мангупа. Только анализируя архитектуру большой базилики, опираясь на херсонесские аналогии, он очень осторожно высказывается о ее возведении не позднее VII–VIII вв. (36, с. 40). Синхронных оборонительных сооружений Мангупа А. Л. Бертье-Делагард не указывает. Крепостную же линию, проходящую в северной части плато (линию Б), он связывает со строительной деятельностью мангупских князей XIV–XV вв., полагая, что она была основным оборонительным рубежом города (36, с. 15).
Как отмечалось выше, цитадель автор определяет как турецкую постройку, считая, что при наличии дворца в окрестностях базилики князьям она была не нужна. Такую атрибуцию цитадели подтверждают, по мнению автора, ружейные бойницы на куртинах, относимые им к первой половине XVI в. (36. с. 18), так же как и аналогичные бойницы на внешней оборонительной стене в Чуфут-Кале (37, с. 113–114). Особо следует подчеркнуть, что в статье А. Л. Бертье-Делагарда впервые публикуется достаточно точный топографический план Мангупа, увеличенный с одноверстной карты Крыма (36, с. 10); он воспроизводился и в работах других исследователей (66, с. 124; 297, с. 125).
Большой вклад в изучение эпиграфических памятников Мангупа внес академик В. В. Латышев. Им были обработаны и изданы практически все надписи на камнях, обнаруженные на городище в XIX — начале XX вв., большинство из них связаны с оборонительными стенами и башнями. Известную надпись 1427 г. В. В. Латышев склонен был связывать с Мангупом, а не с Инкерманом, как А. Л. Бертье-Делагард (150, с. 50–53). При такой интерпретации следовало, что городские укрепления на плато были возведены в правление князя Алексея (20-30-е гг. XV в.). К сожалению, вопрос о месте первоначального нахождения надписи пока не может быть решен окончательно без новых документов, касающихся обстоятельств ее поступления.
В 1896 г. впервые были опубликованы две надписи, найденные Ф. А. Брауном. Восстанавливая [96] содержание первой из них, В. В. Латышев полагал, что она сообщает о возведении башни в правление Тохты, или Тохтамыша (150, с. 54–55), вторая же, происходящая из вторичной кладки башни в Табана-дере, содержащая упоминание «крепости Феодоро», отнесена им к XIV в. (150, с. 56–57).
В. В. Латышевым была опубликована заметка А. Л. Бертье-Делагарда по поводу небольшой надписи в пещере у нижней стены в Табана-дере, которую он предположительно определяет как обозначение даты 6729–1221 г., имеющей отношение к стене (151, с. 154).
В дальнейшем В. В. Латышев обратился к мангупским надписям, накопившимся после раскопок Р. X. Лепера (153, с. 17–21). Все опубликованные им материалы имеют большое значение для выяснения хронологии оборонительного строительства на Мангупе в период жизни княжества Феодоро.
Подводя итоги изысканиям дореволюционных исследователей, следует констатировать, что был накоплен значительный фактический материал по истории культуры населения Мангупа и по политической истории княжества Феодоро; были добыты и обработаны эпиграфические памятники, касающиеся строительства оборонительных сооружений, сделаны попытки датировать некоторые из них, но это был лишь первый шаг в изучении большого археологического комплекса Мангупского городища. Отдельные его узлы исследовались обособленно, не ставилась даже задача изучения истории поселения в целом. Нередко однобоки были интересы исследователей, увлекавшихся то поисками ценных в художественном отношении вещей (А. С. Уваров), то следов пребывания готов (Ф. А. Браун, Р. X. Лепер).
Не ставилась и задача охраны архитектурных памятников, среди которых особой заботы требовали затронутые археологическими раскопками. Единственную попытку подготовить материалы для реставрационных работ мы встречаем в начале XIX в. (Келлер). В дальнейшем в лучшем случае лишь выражается горькое сожаление по поводу быстрого разрушения кладок и полной безнадежности их сохранения (36, с. 2, 37–38; 124, с. 171–172).
Ни один исследователь не поставил перед собой задачу изучить оборонительные сооружения Мангупа в их взаимосвязи.
Раскопки оборонительных сооружений не проводились вообще, если не считать расчистку Р. X. Лепером внутренней части донжона цитадели, давшую, как известно, лишь материалы позднетурецкого времени.
После Великой Октябрьской социалистической революции и окончательного установления Советской власти в Крыму были приняты энергичные меры, направленные на сохранение историко-культурных ценностей, которым угрожало разрушение и расхищение. В отношении Мангупа, переданного приказом Крым-ревкома в ведение Крымохриса в 1921 г. (214, с. 116), такие мероприятия разрабатывались уже в 1923 г. К 1925 г. была организована охрана территории городища, а в 1927 г. произведено межевание охранной зоны (213, с. 177).
Вопрос о необходимости возобновления исследований средневековых городов Крыма, и Мангупа в частности, был поставлен уже в 1921 г. А. А. Васильевым, в трудах которого ярко выражены традиции школы русского византиноведения. Мангуп он считал центром готского княжества, заслуживающим пристального внимания археологов (49, с. 1–32, V, с. 182). Взгляды Васильева на готскую проблему получили окончательное выражение в монографии, вышедшей в 1936 г. в США (331). Ценность представляет обширный фактический материал, привлеченный автором (78, с. 191–192), но основная идея о длительном, вплоть до XV в., сохранении в Крыму готской этнической общности требует подтверждения палеоэтнографическими и археологическими материалами.
Археологические исследования Мангупа возобновились в 1938 г. Столь продолжительная пауза была вызвана усилением научного интереса к Эски-Кермену, который, по предположению Н. И. Репникова, в VI–X вв. именовался Доросом и был столицей Крымской Готии до разрушения его хазарами (231, с. 133–134). Для обоснования этой гипотезы Н. И. Репников в 1928–1930 гг. произвел критический пересмотр материалов, накопленных по Мангупу, пытаясь доказать, что его возвышение как городского центра Юго-Западной Таврики могло произойти не ранее X в.[6]
Для обоснования омоложенной даты появления поселения на Мангупе автор приводит [97] ряд аргументов. Так, вопреки распространенному представлению о недостаточной исследованности памятника, утверждается, что «площадь его изрядно во многих местах перерыта работами 1891 (так у Н. И. Репникова — А. Г.), 1912, 1913–1914 гг.» Отрицается принадлежность Мангупу надписи на плите с именем Юстиниана — она попала туда уже в качестве вторично использованного строительного материала, «базилика Брауна» датируется не VI в., а XI, отмечается отсутствие на плато ранней средневековой керамики. Общий вывод таков, что на Мангупе нет памятников ранее начала XI в., культурный слой здесь тонок, оборонительные стены поздние «как по смыслу, так и по характеру кладки» (231, с. 140–144).
Сравнивая оборонительные стены Эски-Кермена и Мангупа, Н. И. Репников отмечает, что для последних характерна нерегулярная кладка с применением неотесанных камней, деревянных брусьев и известкового раствора. Отрицает автор наличие здесь облицовки из тесаного камня. Ссылаясь на результаты осмотра стен, произведенного в 1928 г., он поддерживает мнение А. Л. Бертье-Делагарда о датировке Мангупской системы фортификаций XIII–XIV вв., а данные эпиграфики (надпись 1363 г. с именем Тохтамыша) позволяют ему уточнить эту дату — вторая половина XIV в. Полностью согласен Н. И. Репников с А. Л. Бертье-Делагардом и по поводу определения цитадели как чисто турецкого сооружения (232, с. 206–208). Позднее, возвращаясь к этому вопросу при работе над археологической картой Крыма, Н. И. Репников в основном повторил эти выводы, добавив лишь мысль о том, что главная оборонительная линия поддерживалась и в турецкое время. Указывал он также на вторичный характер кладки нижней оборонительной стены в этом ущелье (12, с. 160–161). Непонятно, почему автор утверждал, что стены и башни Мангупа имели зубчатый парапет, это характерно только для двух башен в тальвеге Гамам-дере и в верховьях Табана-дере, для остальных же известных в то время сооружений оборонительной системы характерно наличие сплошного бруствера.
6
Эту гипотезу поддержали В. П. Бабенчиков (30, с. 145–146) и В. И. Равдоникас, который, однако, оговорился, что необходимо провести систематические исследования Мангупа (223, с. 34–35).