— Это все потому, что у тебя память эйдетическая, Прохор. — сказал я ему после того как он без запинки перечислил все наши расходы от одной из поездок к башкирам, даже те, что я сам не помнил их-за их незначительности. Он неуверенно улыбнулся и спросил, что означает непонятное ему слово. Я объяснил. Но с той поры несколько раз проверял его, вскользь бросая слова и выражения, знать которые ему не полагалось. Реагировал он правильно, то есть не попадался. Да и не верил я в «коллегу» (вот не знаю почему, но не верил и не верю), так, шутил сам с собой.
Затем, он не пил водку. Совсем. Ни в какие праздники. Тут было проще, выяснилось, что семья их из староверов, отец его ради жены стал креститься тремя перстами, и сам, добровольно, перешел в крепостную зависимость. Но воспитывал детей в привычной строгости. Что же тогда сына грамоте не выучил? Чужая душа потёмки. Видел его отца пару раз, и не стремлюсь более. Свирепый с виду мужик, косматые брови, сам живёт на отшибе, полулесник. Бирюк тургеневский, только не бедный.
Удобство находить под рукой такого человека привело к тому, что Прохор стал частым спутником моих поездок. Оставлять на хозяйстве казалось логичнее, но имело тот недостаток, что он может понадобиться в любой момент, как же оставить? В моё первое посещение столицы взял его с собой, тем более и сам в те дни испытывал мандраж. История все-таки. Волнительно. Это подняло наши взаимоотношения на новый уровень.
Дорога есть дорога, это Путь. Время и вёрсты, вёрсты и время. Почтовые станции, трактиры, постоялые дворы, порою костёр в лесу, да постель из елового лапника. Значит — беседы, надо ведь с кем-нибудь разговаривать. Одной из самых сложных вещей, которой никак я не мог избежать, была неспешность данной эпохи. Насколько здесь все медленно! Мне, привыкшему жить в мегаполисе, иногда было физически тяжело. Мозг словно требовал «еды» в виде бесконечного мельтешения перед глазами огромного количества объектов, красок, скорости, всего того, что я не замечал ранее, но он, мозг, фиксировал. А здесь, простите, голодный паёк. Трудно, аж зудело внутри что-то. Поговорить с тем, с кем интересно разговаривать — спасение. А с Прошкой говорить было интересно.
Сам он охотно шёл на контакт, пусть балагуром не являлся. Воспринимал он меня в духе времени, не столько как хозяина, сколько как учителя или старшака. Платил я ему рубль в месяц, серебром, плюс харчи, кров и одежда. Получив первый целковый, он недоверчиво вертел монету в руках, дважды переспросив точно ли это ему. Другие не спрашивали. Желает хозяин платить — пусть, он хозяин, ему виднее. Оказалось, что платить деньги было попросту не принято. Я ведь не барин. Тот — да, без денег, хоть небольших, но справного лакея не найдет. Но лакеями из моих подручных никто себя не считал. В их глазах я обеспечивал их и «учил», то есть все они вроде как подмастерья. Крестьянского хозяйства мой «отец» почти не имел, в поле пахать никто не нанимался, значит они не батраки. Дела торговые, пускай самые пустяковые, в глазах русского крестьянина — наука! И очень важная. Кто повезёт продавать собранный осенью урожай? Люди опытные, дело разумеющие, иначе обдурят так, что задарма отдашь и плачь потом. Случаи были. Или заедет торговец в село, да загнет три цены, как быть? Тот необходим, кто первым купит, да по сносной цене, за ним и прочие по сходной возьмут. Нет, торговля — и важно и нужно. А уж если попал в подручные к тому, кто этим живёт, то об оплате и не заикайся. Годами исполняй все поручения, приглядывайся, запоминай, не плошай, на ус мотай и набирайся уму. Примерно так обстояло дело.
Вот Прошка и приглядывался, учился. Парень всерьёз считал, что я обладаю какими-то особенными знаниями, которые ни один человек в здравом уме другому не скажет так, за здорово живёшь. Но постепенно, за верную службу, могу показать. Нужно только следить и вникать. Да спрашивать не стесняться, если хозяин дозволяет, конечно. Я дозволял, и не только деловые вопросы, в свою очередь изучая столь интересный образец нижегородского крестьянина.
В то что Земля круглая он поверил мне на слово, не проявив особо удивления. Хозяин сказал — значит круглая. В то что я не хочу жениться второй раз без любви (менее стандартной «отмазки» не нашёл, каюсь) — не поверил совершенно. Всё допытывал по ком страдаю. Замечание, что представление о красоте у всех разное, и ваши крестьянские красавицы для меня не совсем красавицы, выслушал, но не воспринял всерьёз. Довёл до того, что я вспылил и высказался в духе «все бабы — дуры, а у меня дел много». Вот на это он покивал довольно головой, мол, сейчас правду слышу, теперь верю. И тут же добавил, что жениться всё равно нужно. Появление в доме Ульяны оценил одобрительно, но только улыбался в бороду. Еще раз лишь только мы затронули вопросы полов, и то краснею как вспомню. Дело было по возвращении с Макарьевской ярмарки, когда внезапно Прошка отпустил совершенно непечатное слово в адрес одного помещика, Развозжаева, любившего беседовать с крестьянами об их трудном житье-бытье. Подходил, расспрашивал как мог со своей барской колокольни, что-то записывал в книжечку, да важно кивал.