На Галерной улице и в её окрестностях, где и находилась основная «колония» англичан, жестокость доходила до крайности. Жители, понимающие, что терять им нечего, пускали кровь нападавшим как могли, доводя тех до неистовства. Сколь-нибудь организованную оборону не удалось организовать из-за малочисленности, и сражение разбилось на части — штурмы домов.
Предложение сжечь англиканскую церковь было принято с восторгом. Дровяная улица звалась так не даром, и запасы её, хоть и порядком истощившиеся в течение первых месяцев зимы, послужили столь богоугодному делу.
К счастью, на какие-то минуты возобладал голос то ли разума, то ли совести — осталось неизвестным — и перед поджогом из церкви позволили выйти укрывавшимся там старикам, женщинам и детям, а также вынести всё ценное, немедленно отобранное. Одни плача, другие со смехом смотрели на горящее здание. Немногим позже погибла и часть спасённых, но уже при других обстоятельствах. Кому как повезло.
Сообщения о беспорядках поступали в Аничков почти непрерывно, но не проходили дальше коридора у императорской опочивальни, где лежал раненый Николай.
Эссен решительно не допускал никого к постели государя и в этом ссылался на указания врачей, рекомендующих полный покой. Уступил он только требованию наследника, резонно предположив, что жестоко в такую минуту отказывать сыну, если тот может сам стать скоро императором.
Устав от надоедливых известий о побоище, он всё же отправил коменданта Мартынова разобраться, настрого запретив применять силу против патриотически настроенных подданных и велев обходиться увещеваниями, если эти подданные где-то слегка пошалили.
— В крайнем случае, — заявил Эссен, — выпорите парочку зачинщиков, наиболее пьяных, но не усердствуйте!
Увиденное поразило коменданта. Во главе неполной сотни верховых он с трудом пробился к месту действия, где впал в ступор.
Разорению подверглись торговые лавки, предприятия, частные дома и квартиры. Тут и там полыхали пожары, чудом не слившиеся во что-то большее, — спасало безветрие.
Но не количество убитых, голые тела которых лежали повсюду, удивило генерала. Не разгромленные пивоварни, склады и мануфактуры. Даже не сожжённая церковь. Всё это он уже видел в годы военных походов. Самым неожиданным после увиденного масштаба разрушений оказался стихийный торг «добычи», которую прямо на улице грузили возами, продавали или обменивали, пока в нескольких шагах продолжалось избиение. Крепкие мужики с деловитым и добросовестным видом выкрикивали свой «товар», предлагая его по самым скромным ценам.
Явление властей было встречено недружелюбно. Никто не расступался, не жался к стенам. В первые минуты их будто вовсе не заметили.
— Смиррррна! — закричал рассерженный генерал. — Шапки долой!
— А то что, ваше превосходительство? — насмешка прилетела из толпы. Кто-то послушался и обнажил голову, но таковых было немного.
— Что?! Бунт?! — от крика коменданта шарахнулась его же лошадь. — Да как вы смеете! Разбой! Вы что натворили?! В кандалы захотели? Против кого? Против Бога? Против царя?!
— Убили царя! — раздались крики, сливаясь в гул недовольства.
— Лжа это! — изо всех сил закричал комендант. — Жив государь! Ранен только! А вы здесь что?! Бунт!?
Мартынов мог говорить ещё долго, однако пуля с одного из верхних этажей оборвала его жизнь, попав прямо в голову.
Побоище продолжалось, и не было видно ему конца и края. Погром — не то занятие, от которого испытываешь скорую усталость.
Глава 28
В которой фигуры расставляются
Войска на Александринской площади провели под ружьем весь день. Только вечером, когда уже стемнело, Эссен дал согласие на постепенную ротацию частей. Лейб-медики извлекли пулю из плеча императора, и все ждали когда он очнется.
Безобразов, прибывший в этот день в Петербург, пробирался, иначе и не скажешь, к зданию занимаемым Третьим отделением, когда лицом к лицу столкнулся со своим другом.
— Александр Сергеевич!
— Пётр Романович! И вы здесь?!
— Как видите. Простите мою вульгарность, но что, черт побери, здесь происходит?
— О, вы ещё не знаете?
— Я только что из-за заставы, и могу знать лишь то, что вижу, Александр Сергеевич.
— И как вам увиденное?
— Нельзя сказать, что пребываю в восторге. Скорее, наоборот. Кругом пьяное мужичье. Не представляете каких усилий мне стоило не разбить им десяток физиономий. По улицам не проехать — видите, я пешком. Был вынужден бросить карету. Трижды подходили эти хари, окружали и спрашивали не англичанин ли я! Счастье их, что я в партикулярном. Но что это? Восстание?