— Вот как? Поясните, Пётр Романович.
— Извольте. Как вам должно быть известно, я — орловский помещик. Поместье моё там и у него тоже… некоторые сложности. Нижегородские земли прекрасны, но далеки. Если бы кто-то смог выкупить имение и погасить заёмное письмо, это стало бы для нас, меня и моей жены, наилучшим выходом.
— Гм. Вот как?
— Именно так, Александр Сергеевич, говорю без утайки. Более того, признаюсь вам как на духу, что супруга моя, женщина прекрасных качеств, которой я не устаю восхищаться, всё-таки не лишена удивительной тяги рассматривать жизнь как… гмм… бесконечную попытку уйти от человеческой слабости обманываться, отчего стремится обезопасить не только себя, но и близких. Проще говоря, кузен, — позвольте и мне так обращаться к вам, Александр Сергеевич, — она все уши прожужжала напутствиями, как мне вас объегорить, к чему я склонности ну совершенно не имею.
Пушкин рассмеялся. «Кузен» ему нравился, и он бы слукавил, сказав, что этому никак не способствовала открытая приязнь, демонстрируемая отставным ротмистром.
— Подайте кофе! — приказал поэт, и, увидев непонимание в глазах слуги, сообразил, что они с Петром Романовичем машинально перешли на французский, сами того не заметив. Повторив указание по-русски, он вернулся к беседе с приятным гостем.
— Так как вы собирались меня «объегорить», кузен?
— Проще простого, Александр Сергеевич. Я бы сказал, что это я желаю выкупить вашу половину.
— Хм. И что бы это вам дало? — не враз сообразил Пушкин.
— Как это — что? Вам бы пришлось раскрыть ваши карты, как минимум их часть, дорогой кузен. Ту их часть, что касается действительной финансовой диспозиции. Иначе говоря — есть у вас шестьдесят тысяч вдруг, или их нет.
Безобразов отложил трубку и, приподнявшись в кресле, внимательно посмотрел на Пушкина.
Тот если и смутился, то самую малость, с невинным выражением лица встретив взгляд гусара. С минуту посмотрев в глаза друг другу, они расхохотались.
— Так я и подозревал, Александр Сергеевич, денег сейчас у вас нет.
Гость вновь вооружился курительной трубкой и стал задумчиво её набивать.
— Сию минуту нет, это правда, — Пушкин тоже решил выкурить ещё трубочку, — но деньги приходящи.
— И вы, кузен, рассчитываете на столь крупный приход?
— Почему нет.
— Вы человек известный, Александр Сергеевич, человек знаменитый… Не спорьте, это правда. Но слава и деньги редко ходят рука об руку. Надеетесь на перо?
— Надеюсь, Пётр Романович, надеюсь.
— Так-то оно так… Пишете вы виртуозно, что говорить. И я горжусь, что живу в одно время с вами. Но народ наш темен, необразован. Ему не до чтения. Дворянства же… Да вы сами знаете — хорошо, если на всю Россию найдётся тысячи три настоящих читателей.
— Ну уж и три, — не согласился Пушкин.
— Пусть пять. Не более. Мне было бы приятно посоветовать вам что-то умное, но в голову ничего не приходит. Разве что вольную Степану дадите, да сдерёте с него тысяч пятьдесят, а то и сто. Да ведь не отпустите, как вам тогда своё имение на плаву удержать?
Пушкин замер.
— Простите, кузен, — медленно проговорил он, откладывая трубку на столик, — о каком Степане вы говорите?
Безобразов удивился.
— То есть как это — о каком Степане? О богатее вашем, крепостном мужике. Нет, вы действительно не знаете? Это… невероятно, Александр Сергеевич.
— Знаю, отчего же, — холодно произнёс Пушкин, — да только сам не ведаю, что знаю. Прошу вас, Пётр Романович, расскажите мне известное вам, и вы окажете мне услугу.
— Да я и сам не сказать, что… Но извольте, кузен, расскажу, что знаю.
— Я весь внимание, Пётр Романович, — Пушкин подался вперёд, сцепив руки в замок, что означало у него высшую степень заинтересованности, и приготовился слушать.
— Да что тут говорить, право, — Безобразов даже развёл руками, — мужик ваш, кличут Степаном, богатей, кулак, спаситель, вор, благодетель, кровопийца, отец родной, мироед… о таком хочешь не хочешь, а прознаешь. Но что богат — верно. Мне говорил кто-то, что дом у него едва не больше барского, вашего, то есть, Александр Сергеевич. Что деньгам счёт не ведает, будто бы платит оброк за всё село в одиночку, а мужиков за то в каменном кулаке держит. И то ещё слышал, что держатся они за него как за торбу расписную, иного им не надо, говорят. Что торг ведёт аж в столице… Да вы шутите, кузен, не может быть, чтобы не знали. Как же тогда он разрешение на тот же торг бы получил, а?