— Значит, всё-таки покушение, — Пушкин задумался. — Но я представить не могу, кому понадобилось подобное.
— Врагу, Александр Сергеевич, врагу. Или врагам. Кто-то очень желает преждевременной вашей гибели.
— Так сложно вызвать на дуэль? Я никогда не уклонюсь от вызова, — гордо вскинул голову Пушкин. Сейчас, когда он понял, что едва не стал дичью для неизвестного охотника (представить, будто поверженные мужики-разбойники сами организовали подобное, отметалось как нелепица), который сам не желает сразиться с ним, это раскипятило и без того горячую кровь поэта. Понять, кто же это, он не мог, и услужливое воображение рисовало только руки врага, тонкие, костлявые, с заострёнными ногтями.
— Эк, сильно вы его приложили, нескоро очухается. Жаль, — вынес вердикт Безобразов, осмотрев разбойника с разбитой головой. Обнажив клинок из трости, он наковырял немного земли и залепил рану, замотав куском ткани с рубашки самого мужика. — Крепкий удар, Александр Сергеевич, даже слишком. Я, впрочем, не жалуюсь. Надо как-то его допросить. Но не сегодня.
— Слышите? — внезапно спросил Пушкин.
— Да, — Безобразов прислушался. — Кто-то едет. А знаете, что, кузен, давайте-ка зарядим ружьё этой анафемы.
— Зачем, Пётр Романович?
— Кому-то же они свистели, Александр Сергеевич, припоминаете? Мало ли… Я осмотрю кусты, где-то должны быть заряды и шомпол.
Ротмистр скрылся, а поэт повернулся в сторону некоего шума, источник которого опытный слух определил как несколько повозок с лошадьми.
В затылке сильно закололо — повинуясь инстинкту, Пушкин подобрал валяющийся пистолет, сошёл с дороги и поспешил вслед за товарищем.
— Опять, кузен, голова, — прошипел он сквозь сжатые зубы. Ротмистр чертыхнулся, став аккуратно и быстро заряжать ружье.
— Десять зарядов, Александр Сергеевич, — тихо произнёс он, — а как у вас к пистолетам?
— Три заряда, Пётр Романович, — так же тихо отвечал Пушкин, заряжая пистолет, — у меня всего по одному запасному заряду припасено с собой было.
— Час назад я бы сказал, что вы чрезмерно мнительны, кузен, но сейчас могу лишь пожурить по-дружески вашу неподготовленность к прогулке по местным лесам, — пошутил гусар, — а теперь тихо. Вот они.
На дороге показались одна за другой три телеги, запряжённые битюгами, обыкновенные деревенские повозки, в которых крестьяне возят товар на ярмарки и ездят сами. Сейчас они были заполнены людьми, по семь или восемь человек в каждой. Пушкин так и впился в них взором.
— Да ведь кого-то из них я видел, — изумлённо прошептал он, — вон того, длинного, и этого, в синем зипуне. Это ведь мои мужики, кистенёвские! На поклон приходили!
Ожидавший увидеть банду головорезов или что-то подобное, Пушкин пришёл в столь сильное недоумение, что захотел окликнуть мужиков, но угадавший его намерение ротмистр не позволил, сильно дёрнув за рукав.
— Погодите, кузен, погодите, дайте им показать себя, — зашептал тот в ухо поэта. — А покамест произведём ретираду, кузен. Вы, что в руках у них, гляньте.
Пушкин вздрогнул, осознав, какую ошибку мог только что совершить. Приближающиеся мужики были вооружены. И если топор — часто необходимый инструмент, то чернеющие стволы ружей указывали на то, что это вряд ли артель лесорубов. Потому он дал увлечь себя глубже в лес, вполне доверяясь опыту храброго ротмистра. Тот не стал уходить далеко, а, сделав полукруг, вновь вышел едва не к дороге, выбрав очередной кустарник для их временной дислокации. Теперь они находились в полусотне саженей от места схватки, где остались лежать тела разбойников. Достаточно близко, чтобы можно было наблюдать и слушать, и достаточно далеко, чтобы не выдать себя.
Скоро обоим стало ясно, насколько предусмотрительно и вовремя был совершён маневр. Повозки остановились, соскочившие с них люди столпились вокруг лежащих тел, очень грубо и недружелюбно выражая отношение к увиденному.
— Каков слог! — шёпотом восхитился отставной военный. — Вы, кузен, должны оценить.
Пушкин только вздохнул в ответ.
— Нет, право же, у меня даже конь таких слов не знает, — Безобразова разобрал смех, и он хихикал, зажимая рот рукой.
Тем временем события приняли жестокий оборот. Разбойники (что это были именно разбойники, не осталось сомнений) перестали галдеть, и стало видно, кто их атаман. Крепкий, широкоплечий мужик с мощной шеей и могучими руками, кривой на один глаз, в простой косоворотке, приструнил прочих. Сам он говорил негромко — слуха приятелей не хватало уловить, что именно, — но окружающие его мужики согласно кивали. Пнул тело оглушённого Пушкиным негодяя, а после выхватил нож и, присев, ловким движением перерезал тому горло.