— Вы видели, Александр Сергеевич, вы видели? — вновь зашептал Безобразов. — Каков ловкач! Раз — и готово. Видно — не впервой.
Пушкин кивнул, почувствовав холод между лопаток. Ситуация становилась всё опаснее. Жестокость не пугала поэта сама по себе, но он отчётливо понимал, что это пришли по его душу.
Шуршание рядом привлекло его внимание, Пушкин повернул голову и обомлел — его новый друг (сложно не стать друзьями после совместного участия в подобной переделке, Александр это знал) невозмутимо старался поудобнее расположить штуцер, целясь в разбойников.
— Что вы собираетесь делать, Пётр Романович? Вы с ума сошли?
— Никак нет, Александр Сергеевич. Я думаю, что надо подстрелить этого мерзавца, только и всего.
— Да ведь их вон сколько, опомнитесь. Набросятся всем скопом и нам конец.
— Войско без генерала есть стадо баранов, дорогой кузен, — Безобразов и не думал отказываться от затеи. — Да сами подумайте, что дальше-то? Это ведь одна шайка, не сомневаюсь, и вы не сомневайтесь.
— Что же с того?
— Да то, что в засаде было всего двое, с ружьём дорогущим. А здесь толпа, и движется она от Кистенёвки, как понимаю, к нашему Болдино. Зачем же, а? Подумайте, Александр Сергеевич, и у вас волосы встанут дыбом. Жечь они идут усадьбу-то.
Пушкину приходила та же мысль, но не хотелось в неё верить.
— Вас подстрелить наверняка, а там усадебку и спалить. Разбой, мол. Мятеж. В усадьбе за вами гоняться — одно, может, и удалось бы сбежать вам. А так — всё красиво, даже аккуратно. Одного не пойму — неужто не ясно, что за такое здесь полк драгун Кистенёвку эту вашу по брёвнышку разберёт? Зачем же так? Да некогда нам размышлять. Они видят, что сплоховали подельнички их, не сдюжили. А где же мы? То есть вы, Александр Сергеевич? Они пройдут дальше, увидят сломанную бричку, да поймут — здесь мы. То есть вы. Негде больше. И устроят облаву, раз голова ваша так им нужна.
Пушкин чувствовал, как по вискам стекает пот, но не признать правоту товарища не мог. Кто-то поставил на него капкан, и чудо, или провидение Господне в том, что он не попал в него. Хотя и ситуацию нельзя было назвать простой: вдвоём, в лесу, против шайки разбойников — ситуация та ещё. Но счастье было видеть своих убийц и иметь возможность защищаться. У поэта взыграла кровь. Какие-то твари смеют ставить на него силки, как на зайца? Что же, посмотрим, решил он.
— Стреляйте, Пётр Романович.
— Уже.
Грянул выстрел. Пушкин увидел, как голова атамана брызнула кровью, а сам он рухнул как подкошенный. Пётр тут же принялся перезаряжать штуцер.
— Постарайтесь не дать им подойти разом, Александр, сомнут. Как сунутся, палите с двух стволов, пусть знают, что у нас не только ружьё.
Пушкин кивнул, взводя курки пистолетов.
Разбойники, однако, не бросились на них сразу. Внезапное нападение и гибель атамана поколебали их. Часть и вовсе отбежала, кто к повозкам, кто к лесу, по обе стороны дороги. Но народ здесь подобрался лихой, и самые дерзкие двинулись к кустарнику, где укрывались наши герои.
— Эй, вашбродь, тута ли вы? — крикнул долговязый молодой мужичок в потрёпанном зипуне, выхватывая топор из-за пояса. Человек пять или шесть шло за ним, подбадривая себя возгласами невысокого уровня пристойности и тоже доставая оружие. Ружья были у двоих, они демонстративно взвели курки, направляя дула на кустарник.
— Вы бы это, не шалили, вашбродь, — под смех подельников продолжал храбриться долговязый, — а то людей поубивали ни за полушку, осерчать народ может. Вы бы лучше…
Что именно лучше мог сделать Пушкин, осталось неизвестным, так как Безобразов, перезарядивший штуцер со скоростью им самим от себя не ожидаемой, прицелился и нажал на курок. Насмешник опрокинулся, роняя топор. Пуля вошла точно в глаз. Прочие грозно загудели, и в ответ раздалось три выстрела (один из разбойников, то ли осторожный, то ли глупый, поддержал наступавших выстрелом прямо от повозки), по счастью, не задевших наших товарищей.
Пушкин, белый как полотно (в минуты неистового гнева он бледнел) вышел прямо на приближающихся.
Разбойники остановились. Почти с минуту, очень долгую минуту, они смотрели друг другу в глаза. Пушкин вышел не умирать, он о подобном даже не думал. Всё его существо, его натура, его дух, если угодно, желало одного — уничтожить противника. От него столь явственно веяло холодом смерти, что даже опытные головорезы задумались, поняв звериным нутром, что лёгкой добычи им здесь не будет.