Прибывших из заграницы проверяли ещё более тщательно чем иностранцев. Найденная на столике возле постели офицера запрещённая книга, становилась опаснее бомбы с подожжённым запалом.
При въезде в город повсюду появились строгие посты. Всем безмолвно заправляла Тайная Экспедиция. Её боялись, но толком о ней никто ничего сказать не мог. За одну неделю всё переменилось. Разгульная жизнь обернулась серой рутиной и скукой.
Теперь свой чин и само дворянство можно было потерять просто по оплошности. Указа ещё не было, но зная о том, что государь его уже приготовил, из страха, загодя до официального уведомления, прекратили производство солдат в офицеры. А уже произведённые, из солдат в поручики, младшие офицеры, ощутили себя крайне неуютно.
Армия замерла, затаила дыхание.
Как и весь Санкт-Петербург, казармы стали похожи на огромный игрушечный домик, просвеченный насквозь и набитый совершенно одинаковыми механическими куклами изо дня в день повторяющие одни и те же слова и движения, ни одного лишнего вздоха, ни одного ненужного жеста, ничего нельзя.
Десятками молодые офицеры, ссылаясь на болезнь, уходили в отставку и разъезжались по своим поместьям. Только за праздничные дни было 4 самоубийства. Напряжение в армии возрастало, и новый порядок, пришедший с императором Павлом, как огромный часовой механизм устанавливался в столице.
Неудивительно, всё это прошло мимо Василия Макарова, никак не задело и не озаботило молодого офицера. Василий будто ослеп и оказался нечувствителен к переменам. Гренадерский поручик Измайловского полка был по уши влюблён. Пылал страстью, и притом не имел ни одного шанса на успех. Не решаясь даже приблизиться, несчастный поручик бродил вокруг дома Бурсы. Мороз поослаб. С Невы не было ветра, но снежные вихри, поднимаемые десятками карет, пролетающих по Конюшенной, досаждали прохожим. Василий был несколько не в себе. В задумчивости по нескольку раз пересекая улицу, он получил кнутом от какого-то бесстрашного лихого кучера, и не придал этому значения.
«Неужели кто-то замышлял злодеяние над невинной девушкой, — думал он, и беспокойство нарастало в душе молодого поручика. — Почему? Зачем урод в шапке пытался проникнуть в девическую спальню в подобный час. Но ясно одно — Анна Владиславовна в серьёзной опасности, а я не могу защитить её. В силу обстоятельств не могу никому даже сообщить об этом. Нужно предпринять что-то! Что-то сделать! Необходимо войти в дом! Необходимо быть представленным самому генералу».
Он искал глазами по окнам. Он хотел, хотя бы так, издали, увидеть Анну Владиславовну, прикоснуться к ней взглядом, и только — на большее Макаров не рассчитывал. Он тысячу раз говорил себе: «Нужно пойти и посвататься, чего же я теряю!? Пойти и попросить её руки. Ни одного шанса, конечно, но не выгонят же меня палками, нужно решиться и пойти. Кабы кто представил? Но ведь некому теперь. Чибрисов мог бы, да ухлопали его дуэли, а другого кого попросить совестливо».
Колокольный звон, неожиданно перекрывший весь шум улицы, на некоторое время вывел поручика из помутнения. Сознание Макарова очистилось, и он увидел в окне бельэтажа девушку.
Вот только что смотрел — её не было. Так хотел видеть, что ослеп.
Анна Покровская, одетая в бордовое шёлковое платье с отложным воротничком, стояла у окошка и смотрела на улицу. Встретившись глазами с поручиком, она кокетливо подняла тонкую ручку и поправила свою причёску.
Макаров почему-то схватился за шпагу, хотел вытянуть оружие из ножен и отсалютовать, но с трудом удержался. Следующая карета, под пение колоколов, накрыла его фонтаном грязного снега.
— Эхе-ех! — крикнул кучер, свистнул кнут, и Макаров почти ощутил своей спиной как кнут этот прошёл по хребту лошади, как обжёг.
Он наклонился, взял горсть снега в ладони, и растёр лицо. Когда он снова поднял глаза девушки в окне не было. Везде светло-жёлтые или кремовые занавеси, а окна четвёртого этажа почему-то глухие, чёрные и все портьеры опущены. Весь четвёртый этаж будто затягивал огромный особняк Бурсы жутковатым чёрным поясом, сомкнутых портьер.
Но в тот момент, влюблённый гвардейский поручик не придал никакого значения этой странности, отмёл как не нужное.