Определив свои дальнейшие действия, Генрих Пашкевич уснул а, проснувшись утром, сразу же отправился в дом на Конюшенной. Он не хотел сталкиваться с хозяином особняка и объявил, открывшему слуге, что желает переговорить только с Сергеем Филипповичем, на что получил ответ:
— Заперся в своей комнате и никого не пускает. Стонет.
— Ладно. Хозяину доложи, что приехал Генрих Пашкевич.
Бурса принял его не сразу. Некоторое время пришлось поскучать в гостиной. Хозяин кабинета сидел за столом, и спокойное его лицо было обращено к вошедшему гостю.
— Я сделал то, что Вы просили, — сказал Пашкевич, присаживаясь на диванчике. — Теперь Ваша очередь выполнять обещания. Мне бы хотелось вернуться в «Пятиугольник».
— Разве я о чём-то просил? — удивился искренне Бурса. — Помилуйте, не помню, — жестом прерывая возмущённый возглас полковника, — но что касательно Вашего возвращения в Общество, сегодня же вечером на собрании поставлю этот вопрос и поскольку… поскольку Натальи Андреевны более нет с нами, мне кажется предложение моё будет принято. Может быть нелегко, может быть со скрипом, но, думаю, оно будет принято.
— У меня несколько вопросов, — сказал Пашкевич.
— Слушаю.
— Как Вы узнали о том, что жандармы собираются арестовать Аглаю Ивановну? Вы же прислали мне письмо почти что сразу…
— Не понимаю Вас, Генрих. Кого хотели арестовать? Какое письмо?
— Ну хорошо, — Генрих поднялся и положил на стол перед Бурсой листки рукописи, которые принёс с собой. — Ваше право не помнить.
— Что это? — спросил Бурса, переворачивая первую страницу.
— По-моему Вы знаете, — сказал Генрих. — Это, Константин Эммануилович, рукопись Ломохрустова.
Рука Бурсы быстро перевернула рукопись, пальцы теребили страницы.
— Нет, — сказал Пашкевич, — рецепта эликсира в ней нет, часть рукописи отсутствует.
— Да что ж Вы мне голову-то морочите, — в голосе Бурсы звучало раздражение. — Эти материалы я сам отдал на хранение Наталье Андреевне. Без этих страниц рукопись не представляет никакой ценности. Кстати, как она у Вас оказалась?
Генрих не стал отвечать. Он подошёл к двери и, только уже взявшись за ручку, повернулся к хозяину особняка.
— Скажите честно, Вы поможете мне в освобождении Вашей племянницы Анны или мне как несчастному Трипольскому придётся действовать в одиночку?
Бурса долго молчал, потом сказал сдержанно:
— Если Вы думаете, молодой человек, что меня нисколько не интересует судьба Анны Владиславовны, то глубоко ошибаетесь. Конечно, смерть княгини Ольховский развязала мне руки, но в данный момент, увы, я ещё не в состоянии, чтобы то ни было Вам твёрдо обещать.
Генрих Пашкевич вышел, хлопнув дверью.
Глава 4
Нелегко было отказаться от выпивки. Когда последнее головокружение и слабость оставили полковника, и шаг его стал, как и прежде крепок, а руки перестали дрожать, возвратилась невероятная, жгучая тяга к вину. Но приняв твёрдое решение действовать, Генрих Пашкевич отказывался даже от бокала шампанского во время азартной карточной баталии.
За несколько недель он полностью восстановил своё положение в обществе. Только в салонах за ломберным столом, в курительной или во время кадрили полковник мог пополнить свои представления о возможном противнике — негодяе Иване Бурсе.
Время шло, а почти ничего не прибавлялось к уже известным обстоятельствам. Нужно было ехать, а он всё ещё выжидал.
Выжидал Генрих Пашкевич по двум причинам. Во-первых, ожидал обещанной встречи с Аглаей. Если уж атаковать Ивана Бурсу по всем правилам военного искусства, то чем больше он будет знать о расположение зданий в усадьбе злодея, о вооружении, имеющимся там, о количестве бойцов, тем лучше. А все эти сведения он мог получить исключительно у девушки. Но Аглая Ивановна Трипольская будто в воду канула.
Во-вторых, Генрих Пашкевич всё таки рассчитывал встретиться с секретарём Бурсы, Сергеем Филипповичем. Если найдутся документы, подтверждающие связь эликсира вечной молодости и усадьба Ивана Бурсы, поддержка «Пятиугольника» обеспечена. Константин Эммануилович сдержал слово. Он поставил вопрос на собрании и Пашкевич был восстановлен как член тайного общества, но, увы, это ничего не изменило.
Рассчитывая, что регулярно посещая дом на Конюшенной, он легко доберётся до Сергея Филипповича, Генрих ошибся. После смерти княгини секретарь почти не покидал своей комнаты. Говорили, что он пошатнулся в уме. Он никого не пускал в комнату кроме слуги, приносившего пищу и уносившего полную ночную вазу. Иногда за дверью можно было услышать его громкие всхлипывания. Иногда можно было услышать звук, какой бывает, если человек сам себя изо всей силы бьёт кулаком в лицо, и скрежет зубов, и опять стон.