Негодяй, похоже, был искренен в своих словах. Бурса просто не желал умирать в открытом бою, он имел шанс и отверг его.
«Почему?» — спросил себя Пашкевич, но ответа не нашёл.
Много позже ему пришло в голову, что негодяй тянул время, ожидая подмоги. Генрих Пашкевич ещё раз повторил своё предложение защищаться, потом тяжело вздохнул и со словами: «Что же мне с тобой делать, раз ты сам кабаном прикинулся?» тремя короткими ударами заколол Ивана Кузьмича. Клинок легко входил в шубу и проникал довольно глубоко, как будто под мехом был не живой человек, а просто набитая волосом кожаная подушка.
Только когда Пашкевич в третий раз вытащил свою саблю, Бурса выпрямился, вывалился из кресла и захрипел. Из гнилого рта хлынула кровь, и полковник ещё раз ударил в выпяченную грудь злодея. Голубые шёлковые обои были забрызганы кровью, лакировка кресла была покрыта чёрными язвами, даже на балконном стекле кровь, хотя за стеклом буйствует утреннее солнце. Совершенно отупевший от произошедшего, и потерявший реальные ориентиры, с обнажённым окровавленным клинком в руке, полковник стоял между двух мёртвых тел.
Во время атаки только два человек ускользнули из поля зрения штурмующих. Один из них был дезертир в гусарских эполетах — Игнатий Петрович Зябликов. Услыхав грохот канонады, Игнатий Петрович заперся изнутри и стал судорожно заряжать одно за другим ружья, и выстраивать их у стены.
— Я вам так не дамся, — шептал он хрипло, работая шомполом. — Хотите моей смерти? Пожалуйста! Но пожалуйте со мною. Сколько? А чем более, тем лучше, — на секунду он отставил шомполы и с сомнением слезящимися пьяными глазами оглядел арсенал. — Не дамся, не дамся! На тот свет в весёлой большой компании, иначе я не согласен.
Вторым, ускользнувшим из поля зрения был Микешка. После отданного ему Бурсой приказа Микешка осторожно вышел через окно первого этажа, вскочил в седло, и, никем не замеченный, с завидной резвостью проскакал четыре с половиной версты, отделяющие поместье Грибоядова от поместья Бурсы.
Растворивший двери, чинный высокий лакей не пожелал провести взлохмаченного слугу к хозяину, за что на следующий день был бит жестоко палками. А когда Микешка попытался, отпихнув лакея, прорваться бегом, то велел изловить его и запереть в подвале. Так бы и не узнал Грибоядов происшедшее вовремя, но другой лакей, мучаясь сомнением и крестясь, донёс Грибоядову о происшедшем, отрывая барина от завтрака. Грибоядов сам не пошёл в подвал, и не велел привести к себе крепостного, он не любил прерывать своей трапезы, а попросил Виктора, гостившего у него третий день проверить посыльного. Виктор был отправлен Бурсою к соседу подобрать талантливых актёров — Грибоядов проигрался в дребезги Ивану Кузьмичу и должен был теперь целых пять душ по выбору.
— Напали! — увидев Виктора, завопил Микешка и бухнулся на колени. — Напали!
— Кто напал? — спросил Виктор. — На кого напал? Говори ясно.
— На барина нашего напали. Из пушки бьют, казарму окружили. Помощь надо.
Наконец уяснив, что произошло, Виктор пихнул Микешку и вернулся в столовую.
— Дело, кажется, серьёзное. На усадьбу Ивана Кузьмича напали. Похоже силы большие — из орудий бьют.
— Армия?
— Так сразу не скажешь. Посыльный ничего толком не говорит, путается. Но уж коли пушки у них…
— Коли орудия… Я полагаю, что у разбойников артиллерии нет, хотя чем чёрт не шутит.
— Константин Алексеевич Грибоядов, осмыслив сказанное, широко улыбнулся, отшвырнул обглоданную куриную кость и вытер жирные губы дряблой рукой.
— Очень хорошо, — сказал он, выбираясь из-за стола, — великолепно. Ничего я теперь ему не должен.
— Что ж великолепного? — удивился Виктор.
— Повеселимся, — объяснил Грибоядов, — настоящая охота, а то запрела армия моя без дела. Сколько ж можно солдатам зайцев по лесу гонять? Так что повеселимся.
Нужно было действовать, а Генрихом овладела какая-то неестественная медлительность. Он стоял между двух мёртвых тел и никак не мог сообразить: что же теперь делать? что же дальше? И вдруг осознал — случилось нечто непредвиденное. От предчувствия беды у полковника даже перехватило дыхание.