— Значит, Анна… Значит, Анна сама… Значит, она добровольно… — обеими руками Генрих взялся за голову. — Это невозможно.
— Я же говорю Вам, горячая душа, смелая, умница.
Пашкевич резко повернулся, хотел крикнуть, но не успел. Полковника поразила необычайная бледность, вдруг покрывшая лицо Виктора.
— Что с Вами? Вы ранены?
— Вы меня немножко саблей задели. Ерунда.
— Промыть рану надо, перевязать бы, — зло и язвительность сказал Генрих. — Вы же шпион ценный, Вам выходить из строя никак нельзя.
— Точно. Мне Иван Кузьмич в завещании 1000 рублей вместе с вольной оставил.
Но Виктор ошибся — рана оказалась нешуточной. Через несколько часов он лежал в горячке. Вероятно, могильный яд попал в его молодое здоровое тело через царапину, оставленную шпагой Генриха Пашкевича.
Генрих колебался. С ребёнком на руках, ночью, что он мог сделать один, но не верить умирающему, казалось, глупо.
— Бегите, — шептал в горячке Виктор. — Бегите.
Было уже не ясно, говорит он это уже в бреду или всё ещё сохраняет сознание.
— Они убьют Вас! Они убьют Анну Владиславовну! Бегите, полковник!
И только когда Виктор потерял сознание и замолк, откинувшись на постели, Генрих решил, что оставаться в склепе будет опаснее, чем попробовать выбраться. Он тщательно закутал спящего ребёнка и, прижимая его к себе, взобрался по крутым ступенькам.
Было совсем тихо вокруг, ни голоса, ни шевеления. Рассчитывая найти лошадь, Пашкевич пошёл в сторону дома, остановился в отдалении, прячась за деревьями. Никого. Осторожно Пашкевич приблизился к парадному крыльцу и вошёл в дом. Пусто. Только ветер закручивает в лунном свете лёгкие потоки снега.
«Виктор сказал, что всех наших, кто жив остался, сволокли в подвал. Должно быть, в правом крыле?»
Руки были заняты и он не смог даже зажечь свечу. На счастье ребёнок всё ещё спал. Обнаружив лестницу вниз, Пашкевич спустился. Долго бродил полковник с ребёнком на руках по, казалось, совершенно пустому тёмному дому. Везде был холодно, проломы в стенах. В проломах Луна, снег серебрится на полу и вдруг осторожные шаги, шёпот:
— Ребёночка-то не мучайте, барин, не нужно.
Генрих Пашкевич резко обернулся. Перед ним стоял старый слуга в съехавшем парике.
— Не мучайте Андрея Ивановича, — жалко кланяясь, попросил слуга. — Он теперь хозяин наш. После смерти батюшки, Ивана Кузьмича, мы теперь ему, — сгорбленный палец показал на одеяло, — только ему принадлежим.
— Куда делись все люди? — спросил Генрих, прижимая к себе дышащий живой свёрток. — Вымерли что ли в одночасье.
— Да живы, живы, — отозвался охотно слуга. — Дворня по своим комнатам забилась, грибоядовские бандиты ушли.
— Давно? По какой причине ушли?
— Час, как ушли. Все. Сами не знаем, барин, почему. Сели на лошадей и ускакали, только господа одни остались. Непонятное дело.
— Где господа? Говори. Где? Скажешь — я ребёночка не трону, слово даю.
— Господа там, — сгорбленный палец показал направление. — Только ребёночка пока мне отдайте. Не ходите с ним.
Слуга опустился на колени, мгновение помедлил, и стал отвешивать поклоны. Поднимаясь по ступеням, Пашкевич какое-то время ещё слышал, как несчастный раб бьётся головой о ледяной пол.
Ещё издали Генрих уловил звук голосов, а, приблизившись, увидел и свет, идущий из полуотворенных дверей. Полковник прижал к себе ребёнка. Только теперь он сообразил — хоть сабля и висит у него на боку, но он безоружен — младенец полностью сковывал Генриха. Сделав ещё несколько шагов, Пашкевич заглянул в комнату. Он увидел несколько больших кресел, в креслах сидели три человека — видимо те самые помещики. Прямо перед ними стояла спиной к двери Анна Владиславовна, а ещё ближе на полу лежал мертвец.
Если бы Генрих Пашкевич когда-нибудь раньше видел любимого шута Ивана Бурсы Микешку, он смог бы опознать его в мертвеце. Но полковник никогда не видел барского шута. Он замер, вслушиваясь в каждое слово.
— Где-то в доме должен быть тайник с документами, — сказал, сидящий по правую руку от Анны Владиславовны помещик Грибоядов. — Вы должны знать где тайник. Скажите нам и мы освободим вас тотчас.
— Освободим, всенепременнейше освободим, — жалким плаксивым голоском поддержал Полоскальченко. — Вы только скажите нам, Анна Владиславовна, где бумаги-то и идите с Богом, идите.
Генрих ясно видел, что на коленях Полоскальченко держит заряженный пистолет.