— Что с Вами, друг мой? — спросил присутствовавший тут же Бурса.
— Он ненавидит Анну. Он может совершить с ней всё что угодно, — сказал Пашкевич. — Теперь же нужно вмешаться.
— Почему Вы уверены, что Одоренков погнался именно за Вашей женой?
— Не знаю. Уверен. Я чувствую. Но где же их искать?
Лицо Константина Эммануиловича никак не изменилась, но, мгновенно оценив серьёзность положения, Бурса, с присущей ему трезвостью и последовательностью, сразу же взялся за дело.
— Где эти офицеры видели Анну?
— Где?.. — удивился, ничего уже не понимающий, Афанасий. — Ясно где, на Невском.
Оказавшись в доме, Одоренков был поражён тишиною и полутьмой. Кругом дорогая, но без особых претензий мебель, портьеры, ковры. Он провёл пальцем по перилам лестницы, но пыли не оказалось. Дом был обитаем, здесь жили.
Обследовав нижние этажи, на что потребовалось немало времени, капитан осторожно поднялся по лестнице.
«Без сомнения, эта женщина отправилась к своему любовнику, — подумал он. — Но, странно, почему она направилась к любовнику днём? Где хозяева дома, где слуги?»
Подумав так, он тотчас получил ответ на свой вопрос. Навстречу по коридору с подносом в руках быстро двигался лакей в ливрее и напудренном парике. Прячась в ближайшую комнату, Одоренков успел разглядеть стоящую на подносе бутылку и какие-то тарелочки. Нужно было бы проследить за слугою, но не удалось даже выйти назад в коридор. В бок гвардейского капитана Семёна Одоренкова упёрлось что-то острое, совсем рядом раздалось неприятное мычание. Он не увидел карлика, стоящего за спиной, он не смог повернуться. С минуту Одоренков стоял неподвижно.
— Я готов всё объяснить, — сказал он. — Уберите кинжал. Я вошёл сюда случайно, дверь была открыта.
В ответ снова раздалось мычание. В эту минуту он ясно услышал женские голоса где-то далеко в другом конце дома. Остриё отступило, Одоренков хотел повернуться, но не успел. Короткий удар, нанесённый рукою карлика, лишил капитана чувств.
В это самое мгновение в другом конце дома Анна Владиславовна крикнула, отступая к ковру на котором висел кинжал:
— Я хочу уйти. Мне не нужен этот мерзавец, Ваш любовник, берите его, — она смотрела прямо ледяные глаза Аглаи. — Ничего не значит, что Вы получили вольную. Вы, Аглая Ивановна, навсегда останетесь крепостную девкой, этого не изменить. Вам недоступна свобода, Вам не помогут ни образование, ни деньги, ни титул. Вы оба счастливые рабы, Вы оба потеряли своё счастье вместе с своим хозяином, — Анна схватила со стены кинжал и направила его остриё на грудь Аглаи. — Рабы!
— Очень интересно, — спокойно, не отрывая взгляда от взбесившихся сверкающих глаз Анны, сказала Аглая. — И что Вы собираетесь делать с этим кинжалом?
— Я убью Вас! Я убью Вас, Аглая Ивановна! — крикнула Анна. — Убью! И, проверьте, мне не будет мучительно стыдно, потому что рабов иногда можно убивать.
А Аглая даже не шелохнулась. Когда Анна подступила и занесла руку с кинжалом у неё головой Аглая улыбалась. Анна не видела, как растворилась дверь за спиной, как совершенно бесшумно по ковру мелькнула тень карлика. Короткий точный удар, вынесенный карликом из иезуитского монастыря, положил конец разговору. Карлик поднял выпавший из женской руки серебряный кинжал и замычал вопросительно?
— Нет, Питер, — сказала Аглая. — Иначе, не должно оставаться следов.
Прежде, чем покинуть комнату Аглая Ивановна лёгким движением руки опрокинула фонарь, состоявший на высокой бронзовой подставке. Стекло разбилось, масло растеклось по паркетному полу, а жёлтый значок огня лизнул драпировку, и стал быстро взбираться вверх по потолку. И вскоре пламя охватило уже всю комнату.
Возле чёрного хода уже были приготовлены сани, но ещё прежде, чем Аглая и Виктор покинули обречённое здание, из особняка вышли слуги.
— Я нанял этот дом на деньги Ивана Кузьмича ещё перед тем, как мы уехали в Париж, — сказал Виктор, затворяя за собой дверь чёрного хода. — Теперь уж мы никогда не будем здесь жить.
Уже сидя в санях, Аглая обернулась. Огня видно ещё не было, но из окон второго этажа уже выплывал лёгкий дымок.
— Мы больше никогда не вернёмся в Петербург, — сказала она грустно, и накрыла попоною карлика, устроившегося от неё по левую руку. — Мы никогда не вернёмся в Россию, никогда.
В небе стояло холодное зимнее солнце. Особняк уже полыхал из окон верхнего этажа вырывались снопы искр и пламя. Возле дома гарцевали, наверное, полтора десятка конных жандармов, когда к парадному крыльцу подкатили сани. В санях были Бурса и Пашкевич.