Офицер прижал руку к груди, захрипел и упал. Из восьми ружей выстрелили только два. Одна пуля ударила в дубовый стол, не причинив Трипольскому никакого вреда. А вторая, предназначенная для рыжего Виктора, угодила в девушку.
Выстрелом Аглаю Ивановну швырнуло на Виктора и оба повалились на пол.
— Что же вы наделали, — крикнул Трипольский. — За что вы её убили?
Лишённые своего командира, солдаты опустили ружья и сбились в кучу у входа. Пачкаясь в крови, мужчины положили умирающую на спину, и Виктор, склонившись, долго протирал бледное красивое лицо девушки носовым платком, смоченным в вине.
— Убирайтесь отсюда, — крикнула хозяйка, и непонятно было к кому она обращается толи к солдатам, толи к скорбным фигурам, склонённым над умирающей девушкой.
Виктор не мог оторваться от гаснущих глаз Аглаи. Он шептал что-то, умолял, молился. Он будто сошёл с ума в одно мгновение.
Почувствовав мягкий удар женского тела и кровь на своих ладонях, Виктор Александрович Алмазов, член Верхнего списка «Пятиугольника», человек лишённый каких бы то ни было предрассудков и совершенно не сентиментальный, вдруг ощутил такую острую тоску, такую невыразимую любовную тягу к этой умирающей девушке, что, сам того не замечая, простонал в голос:
— Зачем вы закрыли меня собой? Лучше б умер я? Зачем?
Побелевшие губы Аглаи Ивановны с трудом шевельнулись. Чтобы услышать её шёпот Виктор склонился так низко, что его щека коснулся её щеки.
— Я люблю вас, — прошептала Аглая. — Я люблю вас, Виктор. Простите, но я не могла поступить иначе.
ЧАСТЬ 1
ВЛЮБЛЁННЫЙ НЕГОДЯЙ.
ПОЛОНЕЗ
Глава 1
бнявшись, мёртвые лежали как голубки почти под воротами императорских конюшен, вблизи церкви так, что круглые пустые звонницы Спаса нависали прямо над ними. Церковь Спаса — надвратная церковь в здании конюшенного двора над южными воротами.
И снежно было и люто холодно в первую неделю после Рождества Христова 1796 года в городе Санкт-Петербург.
Мёртвые тела, подобно любовникам в страсти, припали друг к другу. Окаменевшие фигуры смёрзлись и, чтобы отбелить лицо от лица жандармский ротмистр воспользовался саблей. Хорошо, раз целовались, другого места не нашли.
Ротмистр Михаил Валентинович Удуев, возвращаюсь верхом, в третьем часу ночи от карточного стола, смертельно устал после срединного проигрыша в штоссе и совершенно не был расположен к процедуре опознания трупов. Он бы даже и головы не повернул в сторону покойников, но негласное предписание, полученное накануне, требовало очистить город от тел, насмерть замерзших, и ответственность за это возлагалась на единственный, бывший кавалергардский, а ныне жандармский полк, скрытно переброшенный в столицу по велению государя.
Если бы не это, ротмистр даже и с коня бы не сошёл.
Ледяной наст не хрустел под сапогом Михаила Валентиновича, а будто посвистывал. Прозрачный воздух обжигал как пламя при каждом глотке. Луна полыхала в небе полная яркая так, что город вокруг был хоть и неподвижен, но освещён.
Праздники тихие, не то, что при матушке Екатерине. Ночные выезды по 50 карет устраивали. Лакеев голышом с ледяной кровли, как с горки наперегонки спускали. Смолы для факелов не жалели, да шампанское в сугробы лили без счета из французских бутылок.
А теперь не то, что открытые веселья, жидовская торговля в городе и та пресеклась на время праздничных холодов. Мороз такой, что птица крылья складывает, собаки околевают. За два дня в скудельницу человек сорок сволокли.
Зато никакого беспокойства по службе. Только первого числа, ближе к утру, пьяные гренадеры Измайловского полка, забавы ради, подожгли кабак Медведева на Васильевской стороне. А теперь вот ещё и триста рублей в доме Его Превосходительства князя Валентина оставил.
Но нет худа без добра. Как ты крупный банк снимешь, когда Его Превосходительство тайный советник в убытке остаётся.
Постояв над мёртвыми, Удуев уже хотел ставить ногу в стремя и двигаться дальше, что толку посреди улицы столбом мёрзнуть, когда жена дома заждалась и злеет с каждой новой минутой и деревянными каблуками стучит, нарочно спать не ложится, клавесин мучает. Слуг пугает, свечи дюжинами жжёт. Но как человек в службе совестливый, ротмистр приостановился. Склонившись над мёртвыми, он ещё раз всмотрелся в неподвижные фигуры.