— Ты поняла? — наконец, сам прерывая молчание, спросил он.
Я отрицательно качнула головой. У него была мягкая улыбка, он немножко прищуривался, ему было неловко.
— Видишь ли, Анечка… — Ему было трудно говорить, и он говорил шепотом. — Я скоро умру… Конечно, ничего страшного в смерти нет, но я очень привязан к этой школе, а после смерти меня переведут на работу в другое место… Сама понимаешь… — Он помолчал. — Мертвые преподают только мертвым. Живые учат только живых. Такой у нас глупый закон…
— Но ведь я не умираю? — тоже шепотом спросила я. — Разве можно объединяться в… — Следующее слово далось мне с трудом. — В одно тело, если вы умерли, а я еще жива?
— Пока ты жива, это будет только твое тело, — сказал он. — Все подумают, что я ушел совсем. А ты через несколько лет вернешься сюда в качестве учителя… Ты согласна?
Он наклонился и поцеловал меня. Очень бережно, в губы, первый и последний раз.
Спустя три дня после нашего разговора в запертом классе Александр Евгеньевич умер. Это произошло в стационаре. А я сидела в своей комнате дома. Рядом на столе стоял унесенный тайком из школы маленький глобус. Я смотрела на глобус и никак не могла себе представить, что эта круглая штука через какое-то небольшое время станет частью меня.
«Может быть, она окажется в голове, — думала я. — Или в животе?»
Тикали, тикали часы… Я ясно почувствовала, когда сердце учителя остановилось, но ничего не случилось, только толкнуло болью в глаза.
— Нет! — сказала я себе и звонко хлопнула ладонью по глобусу. — Не вышло…
Глобус покачнулся и, медленно теряя форму, повернулся на своей черной кривой ноге. Мелькнули разноцветные материки и океаны… Мою комнату быстро заворачивало в мягкую темную паутину. Проявились голубоватые стены, белый яркий плафон, маски санитаров… Но это продолжалось одно мгновение, в следующую секунду я опять сидела у себя дома. Тикали, тикали часы. Только глобус исчез. Напротив меня на стуле не было ничего, только жирное пятно расплывалось в воздухе. Пятно было похоже на большую каплю сигаретного дыма. Меня била крупная дрожь, по лицу лился пот. Но я старалась не кричать. Потом я упала на постель лицом в подушку, в беспамятство.
Я очнулась. Была ночь. На стуле, где до того находился глобус, сидела женщина в странном черном костюме. На меня смотрели темные глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она и зачем-то поправила черную веревку, висящую кольцом на плече. — Не бойся меня, — сказала она. — Меня зовут Эльвира. Помнишь трубочиста?
— Того, что пропал из музея в прошлом году?
— А может, все-таки не пропал? — У нее была странная механическая улыбка. — Скажи, что ты помнишь? Что ты чувствуешь сейчас?
— А я ничего не помню… — сказала я, — ничего из того, что было…
— До того, как ты превратилась в крепа! — закончила за меня Эльвира, и в голосе ее звучали одновременно и материнская нежность, и неестественный для человека скрип механического горла.
— В крепа?!
Наверное, только в тот момент я окончательно осознала, что произошло.
— Никто не должен знать… — сказала Эльвира, и у нее опять был другой, на этот раз совсем механический, скрипучий голос. — Для живых ты остаешься живой. Пока живой!
X
Мрак, окружающий меня, медленно вращался, я больше не видела картинок своего прошлого. Но в этом не было необходимости. Память вернулась разом, вся, целиком. Достаточно было обратиться к себе, и легко всплывали ясные воспоминания.
Я вспомнила, как вернулась в школу, вернулась не сразу, через несколько лет — уже в качестве педагога. Все было так, как хотел Александр Евгеньевич. Он вошел в меня после смерти, но я не чувствовала его памяти. Он был во мне, он был я, я стала в каждом движении сильнее, опытнее, спокойнее, но я продолжала оставаться все той же Анной. Иногда вечером, стоя перед зеркалом и заглядывая себе в глаза, я вдруг находила перед собою его лицо.
— Обычно крепы состоят из нескольких мертвых, — сказал он мне однажды. — Мы с тобой исключение. Мы составим с тобой окончательное единство только тогда, когда погибнет твое тело… До этого времени я буду жить в тебе, но мы не будем одно.
Первые же месяцы работы в школе показали, что дети тянутся ко мне. Но поначалу было очень трудно. Возникала некоторая двойственность. Существуя в качестве взрослого человека, в качестве опытного педагога, я одновременно оставалась все той же глупенькой ученицей. И если бы не Эльвира, я, вероятно, ушла бы из школы через несколько месяцев. Я не ощущала себя нечеловеком. Крепы — это что-то иное, иная форма жизни, но теперь я была связана с ними до конца. По просьбе Эльвиры я водила детей на кладбище, подпольно устраивала телефонные экскурсии в прошлое. Мертвые не желали иметь с нами ничего общего, как, впрочем, и живые. А на детей мы все-таки рассчитывали.