Поток воздуха отбросил мои волосы назад, но сверкающие лопасти винта были еще в нескольких метрах, а я уже понял, что спасен. От настоящего винта поток воздуха должен быть в несколько раз сильнее. Только в последний миг я дрогнул и зажмурился. Чувство было такое, будто тело подбросило в воздух и разрубило стальным ножом на тысячу частей.
Пот застилал глаза, а вокруг с незатихающим ревом и грохотом падали бомбы. Горела казарма, звенели лопающиеся стекла. Я видел, как спиною вперед выпал человек, почему-то он сжимал в кулаке фуражку, форма на нем горела. Он не долетел до земли: острые черные крылья развернулись — он обратился в птицу и взмыл в небо. Дымом заволокло, казалось, все вокруг. Потоки падающей земли, осколки металла. Мечущиеся в огне, в расползающихся струях горящего бензина человеческие фигуры. Я вытер пот со лба и улыбнулся.
«Они совершенно безвредны, — подумал я. — Чистая иллюзия. Насколько материальны клювы самих сумасшедших птиц, настолько же невесомы эти картины. Они совершенно эфемерны, они легче любого призрака в тысячи раз: только проекции — и ничего больше, колебание света и запаха… Колебание воздуха!»
Повернувшись на месте, я увидел, что дым тает; его разметало в считанные секунды, стерло с синевы, как легкую грязь, как мел с доски. Прекратился и грохот. Нужно было возвращаться в дом. Невозможно было сказать, сколько времени отняло сумасшедшее представление, но оно не было коротким. Солнце садилось.
Деревня находилась за казармой; нужно было пройти по бетонной полосе почти до конца, и оттуда, вероятно, я смог бы ее увидеть, но я не сделал и нескольких шагов. Темной тучей низко развернулась птичья стая. Казалось, вот только что плавали в небе отдельные точки, и вдруг они сомкнулись, как металлическая крошка слипается на сильном магните.
Я подумал: может, если бегом, быстро, то их клювы меня не достанут, но сразу отказался от попытки. Нападение было странным, нелогичным, как, впрочем, и все остальное. Тактика этих летучих чудовищ не оставляла надежды.
Птицы пикировали, их острые клювы, приоткрываясь, издавали неприятный скрежещущий звук, они поворачивали почти у земли, в каком-то метре от меня, и взмывали в небо, чтобы через секунду повторить свою «мертвую петлю». Их были сотни, от их крыльев стало темно.
Я попятился и вдруг понял, что стою рядом с той самой дырой, откуда вышел на поверхность.
IV
Уже падая головой вниз, в дыру, я ощутил острую боль в лодыжке — один из клювов все-таки настиг меня и обжег.
Подтянув ноги, я протиснулся в ход. Снова глаза ничего не видели, стало душно, на голову сыпалась теплая сырая земля. Сверкнул луч фонарика, и знакомый голос сказал с укоризной:
— Ну чего ж вы меня не послушали? — Он подал мне руку, помогая встать на дощатом полу подземелья. — Времени-то потеряли сколько. — Он был искренне раздосадован. — Пойдемте теперь. Пойдемте быстро.
— Раскопали? — спросил я, вырывая руку из его теплой крепкой руки.
Он горько вздохнул. Я понял, что ничего они и не собирались раскапывать.
— Всегда они так? — с трудом поспевая за ним, спрашивал я. Нога неприятно саднила, наступать было больно.
— Да! — отозвался мой провожатый. — На территории аэродрома всегда кино. Зато в других местах они уж клювами орудуют: ни живых, ни мертвых не щадят, как говорится, ни женщин, ни детей… Люфтваффе, Эсэс, гестапо… Одна лавочка!
«Сколько же таких аэродромов по всей земле? Сколько сгоревших дотла городов, а мы еще думали, что одни у себя такие. Может быть, мы и были у себя такие одни — благополучные? — размышлял я, двигаясь за мужичком в треухе по подземному коридору. — Потому что их сотни тысяч за все века — городов-призраков. Наш уютный город — просто исключение из правила, подтверждающее правило».
Немецкий фонарик через некоторое время ослаб и погас. Свечу партизан зажигать не стал, и остаток пути мы прошли в полной темноте, нащупывая подошвой пол, прежде чем сделать следующий шаг. Мне захотелось сказать ему, что это немножко не вяжется с продекларированной срочностью, спросить, откуда же у него фонарик, если завал не раскопали, и вообще, куда делся второй партизан, его приятель? Темнота крутилась перед глазами, как самолетный винт.