Очень, прямо очень любопытно почитать ваши отзывы на главу. Впервые Бен признаётся себе - отчего-то себе, а не Рей, - что был не виноват. Думаете, это такой тип самообмана или всё же он, и правда, не такой уж и ублюдок был в прошлом?
Кстати, если вам совсем тоскливо и грустно после прочтения главы, то дальше будет ещё хуже. Мой оптимизм прямо черпается из гейлигенштадтского завещания Бетховена - ну, того самого, где он признавался в своей глухоте и думал о суициде)))
Ой, да… извините за апельсин, это вышло чертовски спонтанно
========== Глава 10 ==========
Капот Мустанга выдерживает вес до 150 килограмм
Вес Рей - 54 килограмма
Лондон. 2013. Август. Два месяца спустя.
- Рей, - голос Бена в трубке прозвучал виновато и девушка, сидящая за фортепиано, тут же помрачнела. Она уже знала, что он скажет. То же, что и вчера. И позавчера. И неделю назад. – Сегодня я занят. Никак не смогу.
- Хорошо, - ровно ответила Рей. Зажав трубку между плечом и ухом, она заиграла Allegreto из Бури Бетховена. Бен что-то говорил, но девушка продолжила играть, как ни в чём не бывало. Экая новость. Занят он.
Парень умолк, тяжело вздохнув. Слушал музыку. Между ними даже через трубку разлилось напряжение, от которого всё буквально звенело. Последнее время их попытки встретиться заканчивались тем, что Бен ссылался на занятость. Сначала Рей слушала объяснения, потом же просто стала демонстративно играть, когда он пытался что-то ей сказать. Заполняла неловкие паузы Бетховеном, забывалась в красоте музыки, чтобы ничего не значащие объяснения звучали не так громко. Потому что во всех этих «занят» она слышала нечто больше. Он говорил «не могу встретиться», а Рей понимала, что это означает «ты мне не нужна». Глупо было расчитывать, что ему будет долго с ней интересно.
- Маленькая моя, - в его голосе прорезалась ужасная усталость, - прекрати, ты же знаешь…
Рей ничего не ответила, просто продолжила играть. Ничего она уже не знала. Когда в сонате зазвучали трагические нотки, парень не выдержал.
- Да прекрати ты играть эту херову сонату – я её на дух уже не переношу! Или твой Бетховен её спьяну написал, или ты отвратно её исполняешь! – Гаркнул в трубку Бен, который безумно злился каждый раз, когда она замыкалась в музыке, не давая ему объясниться. Можно подумать, он не скучал по ней!
- Эту «херовую», как ты выразился, сонату, Бетховен написал, когда думал о самоубийстве, потому что начал глохнуть и у него окончательно рухнули надежды на счастье в личной жизни. Его любимая Джульетта Гвиччарди как раз завела интрижку с графом Робертом фон Галленбергом. Когда ему так нужна была поддержка, а его оставили одного, - и, больше не сказав ни слова, девушка замахнулась и швырнула свой телефон за спину. Тот попал в вазу с пионами, и она упала с грохотом.
Потрясающая, хоть и случайная, меткость.
Рей даже не обернулась. Вздохнув, она снова заиграла Бурю, закусив губу. Девушка не стала плакать, потому что в этом не было смысла. Она не понимала, что происходило с Беном. После волшебного июня, полного нежности, любви и взаимопознания, наступил месяц дождей, как во всей Британии, так и между ними. Казалось, когда парень окончательно оправился от ран, от его влюбленности не осталось ни следа. Они почти не виделись, Бен редко брал трубку, а иногда не успевал приходить на свидания. По утрам пытался завозить её, но часто писал смс, что не может приехать. Девушка сначала молчала. Не обращала внимание. Однако, после того, как она приехала к нему на ночь и просидела одна в пустой квартире, терпению пришел конец. Бен вернулся под утро. Уставший, с красными глазами. Сгреб её в охапку, прижал к себе и уснул, бормоча что-то вроде «прости, не сегодня», будто она к нему потрахаться просто приехала. От него пахло скоростью. Рей уже научилась узнавать какой-то характерный запах ночных гонок. В нём смешивался аромат дыма, горелых шин и чего-то неуловимого, адреналина, наверное.
Он стал словно одержим своими гонками.
В ту ночь, когда он тихо сопел ей в затылок, Рей усмехнулась в темноту. Нет, не стал. Он был ними одержим всё время. И это его вечное одиночество было как раз следствием этой самой одержимости.
Просто раньше она не приходила к нему по ночам. А когда начала - эта страсть, выше которой не было ничего и никого, стала очевидной. Страсть, с которой она не могла конкурировать. Да и не хотела, ведь гонки давали Бену цель. Но они не давали ему право постоянно говорить «нет». «Нет, не встретимся», «Нет, не могу», «Нет, не сегодня», «Нет, я устал». Если у него было столько «нет» для неё, зачем вообще были эти отношения?
Девушка резко оборвала музыку, не доиграв до конца. Она знала, что Бен задается, наверное, тем же вопросом после каждой такой беседы, где он говорил молчанием, а она – Бурей. Рей криво, зло улыбнулась. Понимала, что скоро ему в голову придёт простой ответ.
Незачем.
Ему эти отношения незачем. Он не будет за них держаться. Ещё максимум три Бури смолчит и помашет ей ручкой, а затем отправится на очередные гонки. Счастливый, что не нужно оправдываться.
Рей поднялась из-за фортепиано, нежно погладив на прощание крышку, бесстрастно осмотрела оставленный бардак, состоящий из разбитой вазы, телефона, воды и сломанных цветов. Пионы было жалко, а вот телефон - нет. Зачем он ей, если Бен все равно на него никогда не звонил? Лишь перезванивал, найдя пару пропущенных за день звонков. Что ж, она навязываться не будет. Хватит.
Посмотрев на часы, Рей чертыхнулась. Через полчаса ей нужно было быть на обеде с дедом, который хотел обсудить с ней поездку в Шотландию. Не хватало ещё опоздать. У них в семье так было не принято, потому девушка поспешно вышла из дому. Уже было направилась в гараж, когда, бросив привычный взгляд за ворота, увидела, что её ждут. На тротуаре, возле дома, был припаркован «Сокол». Сам Бен стоял, как обычно, опершись на машину. Иногда Рей казалось, прислонись она так к его драгоценной машине, он бы её обругал.
Сердце застучало быстрее. От радости или тревоги, понять было сложно. Застучало и все тут. В такт её быстрым шагам.
Девушка вышла за ворота и остановилась, будто налетев на невидимую стенку. Бен, весь какой-то аж серый от усталости, выглядел жутко злым. Ещё и одет был весь в чёрное, что лишь усиливало эффект. Выглядел он так, будто вырвался к ней по дороге на «работу». Возможно, так оно и было. А, возможно, он уже был на “работе”, ведь в перерывах времени у него не было.
Возможно, ему просто нужно было сегодня угнать её машину, потому он был здесь. Рей бы не удивилась. Её сердце у него уже было. Машину она бы отдала ему просто так, если бы это дало им лишние полчаса просто побыть вдвоем.
- Я приехал извиниться, - с ходу сказал он, пытаясь улыбнуться. Но глаза так и остались злыми. Сердился за то, что она сердилась. Какой-то замкнутый круг. – Но не знаю, перед кем – перед тобой или перед Бетховеном?
- Ты будешь не первым, кто критиковал Бетховена, - пожала плечами Рей, подходя поближе. Привстала на носочки, чтобы дотянуться до небритой щеки Бена. Подарила ему совершенно невинный поцелуй и тут же сделала шаг назад, не дав ему себя обнять. Он, в принципе, и не попытался. Его руки были скрещены на груди. Замкнутая поза, замкнутое лицо, замкнутый он сам. – Да и я тоже не всегда хорошо играю. Давно ты здесь?
Рей никогда не спрашивала, почему он не заходил, и это подтвержало мысли парня о том, что она тоже знала, что произошло с ним в ту роковую ночь. Порой он, глядя как девушка сердится на его невнимательность, думал – а не потому ли она так быстро отдала ему себя – человеку чужому, незнакомому, - что бы искупить вину деда? Или боялась, что, когда он очнется получше, поймет, что от неё столько проблем, что лучше держать расстояние?
- Минут двадцать. Пытался дозвониться, но телефон ты выключила. Это так… по-девичьи.
Рей не стала объяснять, что случилось с телефоном. С ней редко случались приступы неконтролируемой ярости, потому она ими не гордилась.
- Ты вроде сегодня так занят, а надо же – двадцать минут ждешь. Или это… рабочий визит? Вот, правда, дай мне телефон Сноука и я попрошу его, чтобы он приказал тебе ограбить наш гараж. Так ты хоть вспомнишь сюда дорогу.