— Ты наверняка понимаешь, Эрнандо, что такая помощь обойдется нам недешево. Каждый из новых союзников заломит свою цену, ожидая, что мы с ней согласимся, особенно кубинцы. А им я доверять не могу.
— Я тоже, Альфредо. Только что нам остается делать? Молиться о том, чтобы случилось чудо? Надеяться, что американцы поймут свою ошибку и начнут считаться с нами, как с равными? Нет, от них этого не дождешься. Пока Соединенные Штаты смотрят на нас сверху вниз, как на непослушных детей, которых время от времени необходимо проучить, они не станут прислушиваться к голосу рассудка. Поэтому, как ни претит мне эта мысль, я не вижу иного выхода, кроме вооруженного сопротивления в случае любого нарушения границы.
После долгой паузы Гуахардо задал вопрос, ответ на который он был обязан получить. Медленно, отчетливо выговаривая слова, он произнес:
— Если я правильно понял, эль президенте, вы приказываете армии пресекать любое вторжение американцев, при необходимости применяя оружие?
— Да, Альфредо. Таков мой приказ. У тебя есть еще вопросы?
Больше вопросов у Гуахардо не было. Что еще он мог сказать? Все уже не раз обдумывалось и обсуждалось. Чтобы сохранить власть и успешно провести реформы в стране, Совет три надцати был обязан доказать, что может защитить Мексику и ее народ. Если они начнут отступать и позволят американцам занять хотя бы клочок мексиканской земли, это будет расценено как слабость, и Совет навсегда потеряет авторитет в глазах народа. Ответив Молине, что больше вопросов у него нет, Гуахардо повесил трубку и, откинувшись на спинку кресла, уставился в пространство.
И вдруг, неожиданно для самого себя, полковник сделал то, чего не делал с раннего детства: в тишине холодного, пустого кабинета он стал шепотом молиться Богородице, прося у нее совета и утешения.
Сенатор Джимми Херберт с такой силой грохнул кулаком по столу, что опрокинул два бумажных стаканчика, в которых был чай со льдом. Люди, сидевшие за соседними столиками, удивленно замолчали. Сам Херберт этого не заметил: все его внимание было приковано к единственному соседу по столу, которым был Эд Лыоис, представитель от штата Теннесси.
Льюис, привыкший вызывать у коллег столь бурную реакцию, сохранял полную невозмутимость. Сидя напротив Херберта, он поднял перевернутые стаканчики и принялся промокать салфеткой пролитый чай.
— Помилуйте, сенатор Херберт, я ведь только сказал, что ваша резолюция — глупейший законодательный акт со времен решения по Тонкинскому заливу. Вся разница в том, что авторы тонкинской резолюции знали, на что они идут.
Подавшись к Льюису, все еще красный от гнева сенатор, стараясь взять себя в руки, сдавленно прорычал:
— Пошли вы к черту, господин конгрессмен Эд Льюис! Я отлично слышал все, что вы сказали. Какого дьявола вам понадобилось говорить, что события в юго-восточной Азии имеют какое-то сходство с тем, что происходит сейчас в Мексике? Война во Вьетнаме давным-давно закончена. Она стала историей. Или вы об этом не знаете?
Эд с прежней безмятежностью продолжал -ликвидировать разгром, который учинил на столе Херберт.
— Как же, слышал. Прежний президент говорил об этом. — Оторвавшись от своего занятия, Льюис взглянул на собеседника. — Только я не думаю, что он имел в виду, будто мы должны забыть о ней и о полученном во Вьетнаме уроке. А урок этот заключается в том, что военное вмешательство имеет свои пределы.
Джимми откинулся назад и воздел руки к небу:
— Кто говорит о военном вмешательстве? Мы вовсе не собираемся вмешиваться во внутренние деута Мексики. Моя резолюция не санкционирует подобных действий.
Пришел черед Эда возмутиться. Он швырнул на пол салфетку, которой промокал чай, и накинулся на Херберта:
— Да будет вам, господин сенатор! Кого вы хотите провести? Все дело в том, что ваши чертовьї законники в Сенате считают, будто умные слова, за которыми они стараются скрыть смысл своих действий, способны кого-то одурачить. Неужели вы и ваши соратники всерьез верите, что резолюция, уполномочивающая президента — дальше я цитирую — "использовать в приграничных районах США и за их границами все необходимые меры, дабы защитить народ Соединенных Штатов и обеспечить их территориальную целостность", заставит мексиканцев в страхе отступить и выполнить то, что мы от них хотим? — Льюис нацелил на собеседника указательный палец, желая подчеркнуть смысл сказанного. — Конечно, вы можете как угодно называть действия, на которые уполномочили президента. Но я скажу вам, как их назовут сами мексиканцы — вторжением.
Вцдя, что ему удалось вывести Льюиса из себя, Херберт сразу успокоился, сменил тактику и с непринужденностью профессионального политика изобразил на лице улыбку:
— Ладно, назовем это вторжением. Ну и что же? Что остается делать мексиканцам? Стрелять в нас снарядами, начиненными кактусами?
Если предыдущую вспышку Эд разыграл, то на этот раз он разозлился всерьез:
— Я вам не верю! Вижу, вы сами не ведаете, что творите. Надеюсь, вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что на этот раз залив, о котором идет речь, — Мексиканский, а не Персидский? И мы имеем дело не с арабами, а с мексиканцами, своими соседями, жителями Северной Америки, которые, к тому же, в самих Соединенных Штатах составляют пять процентов населения. Они не собираются сидеть сложа руки и смотреть, как американские войска маршируют по их стране. Они поступят так, как поступали каждый раз, когда мы двигались на юг: будут сражаться. — Лыоис отвернулся от Херберта и замолчал. Потом, после минутного раздумья, добавил: — К тому же, нам даже неизвестно, имеет ли отношение нынешнее правительство Мексики к набегам на границе. Как знать, может, кто-то инсценирует эти рейды, пытаясь вынудить нас к интервенции, как это сделал в 1916 году Панчо Вильяі
— Какая нам разница, Эд, кто в ответе за это? Никакой. Абсолютно никакой. Важно другое, мой дорогой знаменитый коллега из штата Теннесси — то, что американцы умирают у себя на родине, защищая свою границу. Когда дело доходит до защиты своего дома и своей семьи, уже не важно, кто на самом деле в ответе за нависшую над нами угрозу. — Херберт встал и собрался идти, но задержался, чтобы закончить тираду. — И ваши благородные идеалы тоже не важны. Важно то, дорогой мой, что кто-то угрожает Соединенным Штатам, и мы, руководство страны, должны принять меры, чтобы покончить с этой угрозой.
Льюис, продолжая глядеть в сторону, насмешливо захлопал в ладоши:
— Прекрасная речь для избирательной кампании, сенатор. Просто не придерешься. Единственное, о чем вы забыли упомянуть, — это мамуля, яблочный пирог и соседская девчушка. На избирателей из глубинки это действует безошибочно.
Взбешенный Херберт чуть было не послал Льюиса подальше, но сдержался. Сжав кулаки, он повернулся и стремительно вышел, оставив Эда наедине со своими мыслями. На какое-то мгновение конгрессмена охватила растерянность: как предотвратить то, что он считает заведомой катастрофой?
Хотя проблема, вставшая перед вторым лейтенантом Нэнси Козак, могла показаться сущим пустяком по сравнению с тем, что заботило таких людей, как Джен Филдс, Эд Льюис или полковник Гуахардо, для нее она была вполне реальной и неотложной. В волнении и спешке, которые сопровождали выступление и развертывание 16-й дивизии, Козак совершенно забыла считать дни. И только утром, вскоре после завтрака, почувствовав боль внизу живота, она поняла, что забыла сунуть в рюкзак пачку гигиенических пакетов.
Прекрасно зная, что гигиенические пакеты — не тот предмет, который можно получить у сержанта, ведающего снабжением роты, или у батальонного интенданта, Нэнси решила пока обойтись перевязочным материалом. Зайдя в заросли кустов, росших метрах в ста от расположения взвода, она вскрыла личный пакет первой помощи, достала из него большую повязку, воспользовавшись ею вместо гигиенического пакета. Всю первую половину дня Нэнси как-то обходилась, но ближе к вечеру почувствовала, что марлевая повязка промокла. И если с неприятными ощущениями еще можно было как-то смириться, то скрыть усиливающийся запах она никак не могла. Неприятности усуіубля- лись теснотой в башне "Брэдли" и техасским зноем.