— Капитан Керро, можете идти за мной. Доктор как раз заканчивает с вашей подружкой.
Подняв глаза от рапорта, Гарольд увидел сестру пункта первой помощи, с которой разговаривал раньше. Женщина напоминала не ангела милосердия, а скорее, персонаж какой-нибудь комедии. Эта маленькая тучная латиноамериканка, возраст которой приближался к сорока, фигурой походила на грушу; лицо у нее было круглое, волосы стянуты в пучок на затылке. Белый халат, еще несколько часов назад, несомненно, чистый и свежий, теперь намок от пота и был забрызган кровью. Если бы не пятна крови и не ввалившиеся глаза — признак крайней усталости, — сестра могла бы показаться просто забавной. Но не казалась. И хотя она занималась совсем другим делом, чем Керро, взгляд ее подсказал капитану: сегодня ей, как и ему, изрядно досталось.
Сестра молча провела его в смотровой кабинет. Подойдя к двери, она сначала заглянула в маленькое квадратное оконце, потом вошла и, впустив капитана, также молча удалилась по своим делам. Лейтенант Козак лежала на смотровом столе, ноги ее свешивались, руки были закинуты за голову, глаза закрыты. Керро остановился на пороге и, воспользовавшись тем, что сестра ушла, а девушка лежит с закрытыми глазами, стал ее рассматривать. Ее сапоги и форменные брюки заляпаны засохшей грязью; скорее всего, это следы перехода через Рио-Гранде; коричневая форменная футболка вся в белых разводах соли. Футболку приподнимали крепкие круглые холмики грудей. Гарольд издали еще раз прикинул размер ее бюста. Прежде он считал, что Нэнси носит лифчик размера В, но теперь, коїда на девушке не было ни мешковатого маскировочного костюма, надежно скрывающего фигуру, ни строгого кителя, капитан сделал вывод, что у лейтенанта — хороший размер С.
Керро все еще оценивал эту особенность фигуры лейтенанта, коща дверь за его спиной распахнулась, и в смотровую вошел доктор. Не поднимая глаз от снимка, он іромко произнес:
— Ну что ж, лейтенант, вы легко отделались. Нет ни сотрясения, ни трещин, и ничего не сломано, за исключением носа.
Внезапное появление врача заставило Козак открыть глаза и сесть. При этом она заметила стоящего у двери Гарольда. Лицо капитана подозрительно покраснело, будто его застали за каким-то предосудительным занятием, но Нэнси и в голову не пришло, что он тайком разглядывал ее, пока она лежала с закрытыми глазами.
Оглянувшись на вошедшего врача, Керро не сразу заметил, что девушка села на столе. Оправившись от смущения, вызванного внезапным появлением доктора, капитан с запозданием взглянул на лейтенанта и выругал себя: пялясь на грудь Нэнси, он даже не удосужился посмотреть на ее лицо. То, что он увидел, ничуть не походило на нежное чистое личико, которое он привык связывать с обликом юного лейтенанта Козак. Всю середину лица закрывал широкий пластырь, из-под него виднелся только самый кончик носа — красный и ободранный! Из ноздрей торчали белые ватные тампоны. Да что там нос — вокруг глаз красовались иссиня-черные круги, придававшие Нэнси Козак вид боксера, получившего нокаут. Не подумав, Керро покачал головой и брякнул:
— Ну и видок у вас — жуть, да и только.
Не в силах отвернуться от врача, который запрокинул ей голову назад, чтобы получше рассмотреть нос, Нэнси хотела было ответить Керро насмешливым: "Благодарю за комплимент", но передумала. Кто знает, зачем он явился сюда. В эту минуту девушка находилась в полной уверенности, что на всем белом свете у нее не осталось друзей, и решила не портить отношения с тем, кого считала просто знакомым. Поэтому она прикусила язык и стала ждать, пока врач закончит осмотр, оставив нелестное замечание капитана без ответа. Пусть первым начнет разговор, а там видно будет.
Решив, что офицер пришел, чтобы забрать Козак, доктор покончив с осмотром, отвернулся от девушки и, собираясь уходить, сказал:
— Все, капитан, теперь она в вашем распоряжении. Оставьте тампоны в носу на двадцать четыре часа. — Задержавшись-у двери, он оглянулся на Козак. — Если с вами еще раз произойдет что-нибудь подобное, не ждите полдня, а приходите сразу. Вам было бы не так больно, если бы мы взялись за ваш нос сразу.
С этими словами он вышел, а Нэнси устремила взгляд на Керро, ожидая, когда тот заговорит.
Чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, с чего начать, капитан медленно подошел к стулу. Взяв в руки каску, которую он до сих пор держал под мышкой, Гарольд выронил ее, и она гулко ударилась об пол. Примостившись на краешке стула, он прижал к груди папку с рапортами и на миг в упор взглянул на лейтенанта, размышляя, как лучше приступить к этому щекотливому делу.
Козак следила за ним со смотрового стола, как птица с дерева следит за кошкой. Ну что он уставился на ее лицо? И так ясно, что вид у нее — хуже некуда. Так ей, по крайней мере, казалось. Коща ее осматривали в первый раз, на лице одной из сестер было написано явное сострадание. Шумно вздохнув, она взяла Нэнси за руку и стала уговаривать: мол, не стоит расстраиваться, синяки сойдут вместе с опухолью. Вместо того чтобы успокоиться, девушка только разволновалась: у нее появилось неудержимое желание найти зеркало и посмотреть, отчего ее так разглядывают. И пока капитан сидит здесь со своей папкой, в которой наверняка собраны рапорты и показания об их походе за Рио-Гранде, ей придется ждать еще несколько минут, прежде чем она сможет увидеть, что у нее с лицом.
Убедившись, что лейтенант Козак не собирается начать разговор, и тем самым облегчить ему задачу, Керро решил действовать напрямик. В конце концов, дипломатия, разнообразные ухищрения и забота о чувствах ближнего мало вяжутся с духом штыковой атаки. Его всегда высоко ценили за прямоту, искренность и бескомпромиссность, но сейчас ему скорее пригодилось бы умение находить взаимопонимание с людьми. На миг отвлекшись от цели своего прихода, капитан подумал: не оттого ли ему пришла в голову мысль, что лейтенант Козак — женщина? Нет, навряд ли. Ведь в тот день, когда он отчитал Козак за неверно организованное охранение, у него и в мыслях не было сделать ей скидку на принадлежность к женскому полу. Нет, причина его замешательства не в этом. Может, все дело в том, что она расшиблась? Возможно. Ведь он зачастую испытывал похожее чувство, когда кто-то из его людей получал ранение или травму. Похожее да не совсем. Раньше Керро всегда находил, что сказать раненому. Даже когда один из солдат его взвода потерял ногу, он сумел преодолеть неловкость, которую всегда ощущал перед калеками, и нашел какие-то уместные слова. Почему же теперь он растерялся, увидев лейтенанта со сломанным носом и синяками вокруг глаз?
Керро, наконец, овладел собой: теперь он знал, как начать разговор.
— Подполковник Диксон рассмотрел все показания и рапорты об утреннем переходе границы вашим взводом и послал меня поговорить с вами ... — начал он.
Как только он заговорил, Нэнси вздохнула с облегчением. Пока он сидел, в упор глядя на нее, она чувствовала себя совершенно беззащитной, и это было на редкость неприятно: словно она находится под микроскопом, открытая для всех взглядов, и не может ничего с этим поделать. Теперь, когда капитан наконец начал говорить, она, хотя бы, может отвечать на его вопросы и замечания. Вцепившись в край стола, Нэнси кивнула, еле слышно ответила: "Да, сэр", — и стала ждать, когда Гарольд объяснит, что от нее требуется.
Решив перейти прямо к делу, капитан упер локти в колени и, подавшись вперед, пристально посмотрел на Козак:
— Подполковник считает, что вам следует переписать показания. На его взгляд, вы подошли к оценке своих действий чересчур строго. Если ваш рапорт пойдет дальше в таком виде, может случиться, что вы навлечете на себя незаслуженную критику и дисциплинарное взыскание, которое в данном случае оказалось бы несправедливым.
Последовала короткая пауза. Нэнси посмотрела в пол, потом снова взглянула капитану в глаза и спросила, что он сам об этом думает. Керро понимал, что она имеет в виду предложение переписать рапорт, но в то же время догадывался, что на самом деле ей хотелось бы услышать его мнение о ее действиях — как командира взвода, как пехотинца и как солдата. Решив, что сейчас не время для возвышенных философских дискуссий или изощренных словесных Турниров, Керро решил сказать лейтенанту то, что он сам хотел бы услышать после первого боя. Бросив папку с рапортами на пол, он скрестил руки на груди и произнес: