Телефон зазвонил так внезапно, что она невольно вздрогнула. Эд резко потянулся вперед и снял трубку. Одновременно он, не глядя, поставил чашку кофе, которую держал в левой руке, на стопку книг слева от себя. Аманда как раз собиралась высказаться по этому поводу, когда Льюис произнес в трубку:
— Да, я жду.
Сидя на стуле, Амацца наблюдала за мужем, то и дело поглядывая на чашку кофе, фозившую свалиться с сомнительной опоры. И только когда Эд начал говорить, она поняла причину его рассеянности:
— Да, господин президент, это Эд Льюис. Мне очень жаль беспокоить вас в такой час. но я хотел бы попросить вас еще раз обдумать свое решение.
Аманда прищурилась. "Как бы не так! — подумала она. — Черта с два ему жаль беспокоить президента".
— Да, сэр. Я понимаю ваше положение. Понимаю и то, что необходимо предпринять какие-то меры, чтобы прекратить набеги в прифаничных районах. Черт возьми, господин презццёнт, я бы гораздо охотнее оказался сейчас там, на переднем крае, чем здесь, в Вашингтоне.
Аманда чуть не крикнула: "Ну, так давай, поедем, сегодня же, и черт с ней, с этой карьерой!" — но вовремя сдержалась. А Льюис тем временем продолжал:
— Нет, сэр, моя точка зрения не изменилась. Я считаю ошибкой начинать военные действия против правительства Мексики, потому что уверен: они не меньше нас заинтересованы в прекращении этих набегов.
Аманда покачала головой и опустила чашку на колено: "Ты никогда не исправишься, — подумала она. — Никогда не перестанешь сражаться с ветряными мельницами, старый ты дура- леи .
— Нет, сэр, я не верю тому, что говорят ЦРУ, ВРУ, УНБ и ФБР. Они сидят по уши в дерьме, и вы сами это знаете.
Взглянув на часы, висящие за спиной у мужа, Аманда поняла, что разговор скоро кончится. В конце концов, президенты не обязаны выслушивать ругань конгрессменов, тем более — в час ночи. Наверняка президент за день наслушался подобных речей.
— Прежде всего, у них — прескверная репутация, начиная с того времени, как Фидель обосновался в Гаване, и до сих пор. А потом — и это куда более важно, — мексиканцы будут драться. Мы с вами оба знаем, что нам никогда не удастся свалить Совет тринадцати. Ведь не удалось же нам, черт побери, избавиться от Саддама, хотя весь мир бьці на нашей стороне, а его армия потерпела поражение. Что же заставляет вас думать, что на этот раз будет по-другому?
"Вера в Его Величество Случай, — подумала Аманда. — Ведь каждый игрок в Лас-Вегасе знает: когда кидаешь кости, в конце концов выпадет выигрышное число. После неудач с Кореей, Кубой, Вьетнамом и Ираком должно же какому-нибудь президенту наконец повезти!". Внезапно она поймала себя на том, что думает так же цинично, как и сам Эд. Тряхнув головой, она встала, чтобы налить себе еще кофе.
— Вы, господин президент, может, и должны. Только я не должен следовать вашему примеру. Это неразумный поступок, и расплачиваться за него, в конечном итоге, будем не мы с вами. Мне же остается только молиться, чтобы к концу следующей недели, когда начнут поступать трупы убитых, вы придумали, как объяснить матери какого-нибудь Джонни Джонса, что смерть ее сына продиктована политической необходимостью.
Послушав еще минуту, Льюис вздохнул:
— Согласен, господин президент. Впереди — долгий день. Только нашим солдатам, которые завтра войдут в Мексику, он покажется еще более долгим.
На этой он закончил разговор. Обернувшись, Аманда увидела, что муж застыл в кресле, все еще сжимая в руке трубку и глядя в пол.
Он снова проиграл. Тяжело вздохнув, Аманда поборола в себе желание подойти и обнять его. Она знала, что Сейчас для этого — не время. Взяв с подноса кофейник, она тихонько подошла к его столу.
Услышав, что в его чашку, которая так и стояла, накренившись на стопке книг, льется кофе, Эд повернулся к жене. Он впервые осознал, что она — рядом, увидел ее улыбающееся лицо, " обрамленное длинными непричесанными волосами. Взяв чашку и, отхлебнув глоток, он проговорил тихо и печально:
— Сегодня, милая, мне стыдно, что я — американец.
Сев на стул и взяв в руки свою чашку, Аманда сочувственно улыбнулась мужу.
— Я кое-что слышала, дорогой. Может, расскажешь все сначала?
На какой-то миг небо над Ларедо осветилось. Из-за рева "Брэдли" Нэнси Козак не могла расслышать приглушенного грохота, но поняла, что поблизости что-то взорвалось. Откуда ей было знать, что этот взрыв возвестил о гибели первого в этот день американского солдата и о начале войны?
Козак прищурилась, стараясь, сквозь поднятую передними машинами .пыль, различить опознавательные огни идущей впереди "Брэдли". Понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть слабый свет трех красных сигнальных огней на башне БМП первого отделения — головной машины ее взвода. У каждой роты, входящей во 2-ой батальон 13-го пехотного полка, был свой цвет опознавательных огней. Ее роту — роту А — днем отличали по красным полосам, нанесенным на основание 25-миллиметровой пушки, а ночью — по красным сигнальным огням. Рота В использовала белый свет, рота С — синий, рота Д — желтый, а все штабные машины — зеленый. Взводы различались по количеству знаков — полос или огней. 1-му взводу соответствовал один знак, 2-му — два, третьему, то есть взводу лейтенанта Козак, — три, а "Брэдли" командира роты имела четыре знака. Благодаря такой системе командиры даже в пылу боя могли с первого взгляда определить, что за машина находится рядом.
Убедившись, что ее водитель выдерживает нужный интервал, Нэнси обернулась, отыскивая взглядом "Брэди" третьего отделения, которая под командованием сержанта Риверы, замыкала колонну роты. Глядя назад, Козак поймала себя на том, что у нее вошло в привычку выстраивать взвод так, что головным всегда оказывалось первое отделение, дальше шло второе, а третье оставалось замыкающим. Конечно, штаб-сержант Маупин действительно самый опытный и знающий из командиров отделений, но все равно неправильно, что впереди всегда оказывается он. Козак учили, что такая практика приводит к тому, что другие командиры начинают лениться, поскольку полагаются на умение ведущего читать карту и знают, что его машина, а не их, первой нарвется на мину или примет на себя противотанковый снаряд. По тем же причинам бойцы первого отделения ощущали постоянное чувство тревоги. Нэнси имела случай убедиться в том, что такие чувства — вовсе не выдумка, когда увидела, что два стрелка из отделения Маупина украсили маскировочные чехлы своих касок надписями "Первая жертва". Такие шуточные девизы служили у солдат методом выражать несогласие с руководством или недовольство порядками в подразделении. Маупин, наверняка прочитавший эти надписи, позволил стрелкам ходить так у всех на виду, и это подсказало лейтенанту, что и он согласен с их мнением.
Впрочем, она не могла винить своих людей за подобные чувства. После того, как капитан Уиттворт взял за правило на каждом переходе ставить ее взвод в "хвост" колонны, а во время большинства операций оставлять в резерве, она стала разделять настроения солдат первого отделения. Поначалу Нэнси, не задумываясь, смирилась с практикой командира оставлять ее взвод позади. Заметив, что никаких изменений не предвидится, она постаралась приписать это здравому смыслу Уиттворта: командир просто дает ей возможность освоиться с обстановкой, не обременяя большой ответственностью. Однако все разумные объяснения исчерпались, когда капитан, продолжая менять местами первый и второй взводы, неизменно оставлял ее взвод замыкающим или, при каждом удобном случае, посылал с заданием подальше от остальной роты. Как ни старалась она не задумываться над этим, ей все чаще приходил в голову вопрос: Уиттворт умышленно пытается внушить ей комплекс неполноценности или просто держит на расстоянии? Независимо от его намерений, лейтенант Козак, а с ней и ее люди, все больше убеждались, что командир таким образом дает третьему взводу понять: они еще не доросли до того, чтобы стать полноправными солдатами роты.