Для предстоящей операции под кодовым названием «Тайфун» были созданы три ударные группировки в районах Духовщины, Рославля и Шостки. Одной из них, южной, приказывалось смять нашу оборону на Десне и, охватывая Брянск с флангов, нанести удар на Сухиничи. Южная группировка и начала генеральное наступление на Москву 30 сентября. Бронированный кулак танкового короля Гудериана в первые же часы сражения проломил оборону Брянского фронта на всю тактическую глубину — германские войска стальной лавиной стремительно хлынули на восток и достигли Орла. Второго октября после торжественной и помпезной музыки по радио произнес речь сам Гитлер. Он заявил: «Сегодня начинается последняя решающая битва этого года». А битва «решающая» уже развернулась несколькими часами раньше: на рассвете в наступление пошли войска центральной группировки, нацеливая свой удар на Москву через Спас — Деменск и Юхнов. По прямой до русской столицы было всего триста километров.
События на большом участке фронта от Старой Руссы до Конотона развивались с невиданной быстротой. Нередко в бой втягивались наши части совсем непредвиденно, с марша, с колес железнодорожных составов.
Третьего октября пал Орел, и к исходу следующего дня над Брянском и оборонявшими его войсками нависла прямая угроза окружения.
Немецкие танки уже показались в окрестностях Навли и Дятькова на Вяземской ветке, а по железной дороге Сухиничи — Брянск все еще полным ходом шли эшелоны, набитые слабо вооруженными, а порой просто безоружными войсками. Ни командиры, ни тем более бойцы, едущие к фронту, не знали, что пункты, где им приказано выгрузиться и где они должны экипироваться, уже захвачены немцами. А Третья армия, в которую должна была влиться Камская стрелковая дивизия, была уже полностью окружена и связь с нею потеряна.
На узловую станцию Сухиничи полк Заварухина прибыл поздним вечером. Станция не освещалась. Все пути были заняты составами. Шел мелкий холодный дождь. И в темноте с криками и бранью куда–то перебегали люди, кого–то искали, рвали голоса.
Подполковник Заварухин и майор Коровин, натянув плащ–накидки, пошли к военному коменданту, чтобы потребовать, а в крайнем случае уговорить его скорее отправить полк на Брянск. Заварухин подсчитал, что если эшелоны будут продвигаться без задержек, то за ночь проскочат последний и самый опасный участок своего пути. Представитель Третьей армии, полковник–штабист, встречавший полк в Туле, несколько раз повторил:
— Только не застревайте на путях. Вас ждут.
Очень долго бродили в бесконечном лабиринте составов, пока наконец выбрались на перрон.
— Чего светишь — всажу пулю! — закричал кто–то невидимый на Заварухина, осветившего было дорогу карманным фонариком.
В здание вокзала, видимо, попала бомба, и все окна были выбиты, часть стены над окнами снесло, и огромный лоскут железной кровли с деревянным подшивом рухнул перед входом и придавил полусорванную дверь.
Заварухин и Коровин вошли в здание вокзала с обратной стороны. Под ногой неприятно захрустели кирпичная крошка и битое стекло. В нос ударило застойным сырым теплом, куревом, сухой штукатуркой, холодным дымом. В далеком углу горела ламна без стекла, и при ее коптящем язычке света можно было разглядеть, что на полу, на обломках и сохранившихся диванах из черного дуба один к одному спали и сидели бойцы в обнимку с винтовками, даже не сняв с плеч вещевых мешков. Окна изнутри были заколочены обгоревшим железом, досками, фанерой.
— Товарищ боец, где комендант? — спросил Заварухин, оглядевшись.
— Хиба я знаю.
— Да ты хоть встань. С тобой командиры разговаривают.
— Я не могу, — сказал боец, сделав ударение на «о», и, откинув полу шинели, показал забинтованную ногу.
— В углу направо комендант, — сказал угрюмый голос из груды шинелей и добавил вслед командирам: — Тыловики, видать. Все бы им по стоечке.
В маленькой комнатке коменданта было битком народу. Все чего–то ждали. Сам комендант, пожилой майор с маленькой лысой головкой и кадыкастой шеей, какой–то весь будничный и замученный, при свете железнодорожного фонаря читал бумаги.
Заварухин продрался к столу, представился: