Самая тяжелая часть ночи прошла в ожидании известий о здоровье матери – физическом, сказала бы я; думаю, в ту минуту ни Кэт, ни я особо не надеялись на восстановление ее душевного здоровья. Нас пустили к ней, когда она все еще лежала в палате для послеоперационных больных. Мы стояли, держась за спинку кровати и глядя на ее лицо цвета овсянки. В нос ей вставили бледно-зеленую кислородную трубку, и густая, как смола, кровь попадала ей в вену из капельницы над головой. Приподняв одеяло, я нашарила ее здоровую руку и пожала ее:
– Это я, мама. Джесси.
После нескольких попыток она разлепила веки и постаралась сосредоточиться на мне, беззвучно приоткрывая и закрывая рот, словно пытаясь выдавить слова из глубины некоего засоренного колодца.
– Не выбрасывай его, – пробормотала она еле слышно.
– Что ты сказала? Не выбрасывать что? – наклонилась я к ней.
Стоявшая рядом сестра, заносившая данные на доску, оторвалась от своего занятия и посмотрела на меня.
– Она постоянно повторяет это, с тех пор как очнулась.
Я придвинулась еще ближе, пока не почувствовала скверный запах обезболивающего у нее изо рта.
– Что не выбрасывать? – повторила я.
– Мой палец, – сказала мать, и сестра, перестав писать, уставилась на меня, сжав губы в трубочку.
– Где твой палец? – спросила я. – Я искала его.
– В миске, в холодильнике, – сказала она, и глаза ее снова закрылись.
В десять утра по местному времени и в семь по калифорнийскому я позвонила Майку. Ожидая, пока он снимет трубку, я снова почувствовала себя маленькой сестренкой, которой нужна его помощь, которой нужно, чтобы он приехал и обо всем позаботился. Однажды в детстве мы налетели на тинистую отмель, и, когда старались столкнуть лодку в воду, я провалилась в тину по пояс. Местами она может затянуть тебя так же быстро, как зыбучие пески, и я стала истерично биться, пока Майк вытаскивал меня. Вот чего я хотела сейчас. Чтобы Майк нагнулся и вытащил меня.
Когда он ответил, я рассказала ему про случившееся и что собираюсь взять над матерью опеку. Майк ответил, чтобы я держала его в курсе. Не «Вылетаю», как сказал Хью, а всего лишь: «Держи в курсе».
На мгновение мне показалось, что я куда-то падаю.
– Ох, – только и сказала я.
– Извини, что меня нет рядом, Джесс. Я приеду, как только смогу, просто сейчас не слишком подходящий момент.
– А он когда-нибудь бывает подходящим?
– Не всегда. Мне бы хотелось больше походить на тебя, уметь лицом к лицу встречать… некоторые события. Тебе всегда это удавалось лучше, чем мне.
Мы никогда не говорили о том, как в детстве рылись в ящике для белья, читали газетную вырезку о гибели отца, о печальном обороте жизни матери, о растущей навязчивой религиозности, за которой мы наблюдали с некоторым смущением. Мы оба понимали, что он бежал с острова так же, как и я, просто я уехала дальше, и не только в милях.
– Я нашла папину трубку, – резко выпалила я, разъяренная дезертирством Майка.
Он ничего не ответил. Я представляла, как новости нависли над ним, подобно ножу гильотины, и ждала, когда они обрушатся на него, как это случилось со мной, – внезапное осознание того, что нечто существенное в прошлом оказалось ложью.
– Но… – запнувшись, он продолжил: – Но ведь она была причиной пожара.
– Очевидно, нет. – Я внезапно почувствовала усталость, скопившуюся в укромных уголках тела – перепонках между пальцами, за ушными раковинами, в уголках рта.
– Боже, когда это кончится?
В голосе Майка прозвучала такая боль, что моя злость поневоле начала таять. Тогда я поняла, что он никогда не вернется и не посмотрит правде в лицо. Он бы этого не вынес.
– Помнишь отца Доминика? – спросила я. – Монаха, который всегда ходил в соломенной шляпе?
– Такого разве забудешь?
– Как думаешь – могло что-то быть между ним и матерью?
Майк от души расхохотался:
– Ты что – серьезно?! Хочешь сказать, интрижка? Думаешь, она отрубила себе пальцы из-за этого? Расплатиться фунтом своей плоти?
– Не знаю, но что-то у них было.
– Да перестань, Джесс.
– Не смейся над этим, Майк! – Я повысила голос. – Это как-то не очень уместно. Ты-то не здесь и не видишь всего, что вижу я. Поверь, в ее жизни случались и не такие крайности.
– Верно, извини. – Он перевел дух. – Я только однажды видел их вместе. Я пошел в монастырь попросить маму отпустить меня с Шемом на траулере – мне было тогда лет пятнадцать – и застал ее с Домиником на кухне, когда они ссорились.