– Ты не помнишь, из-за чего?
– Из-за русалочьего кресла. Отец Доминик хотел уговорить ее посидеть в нем, а она чего-то разбушевалась. Он ей два раза сказал: «Ты должна с ним примириться». Я ничего не понял. Но еще долго потом думал над этим. Одно тебе скажу: если у них и была интрижка, что, по правде говоря, у меня в голове не укладывается, в тот момент они выглядели далеко не дружелюбно.
Повесив трубку, я почувствовала себя еще в большем смятении, чем когда звонила, но, по крайней мере, Майк теперь знал о матери. А я знала о нем, и эта часть его жизни навсегда останется потерянной для меня. Однако меня утешило то, что мы связаны, как были связаны в детстве, – не сообщники по завоеванию острова, каким был наш беззаботный союз до смерти отца, а сообщники по выживанию. Чтобы помочь выжить матери.
Выбравшись с парковки, Хью уже подходил ко входу в больницу. Я видела, как он помедлил на подъездной дорожке, глядя вниз, словно изучая похожие на паутину трещины бетона. Казалось, он готовится. Что до меня, то я в этом не сомневалась. Это был момент такой интимной близости, что я невольно отступила от окна.
Я бросила взгляд на Кэт, которая сидела в другом конце комнаты, потирая переносицу. Похоже, поведение матери оказало на нее отрезвляющее действие; я никогда не видела ее такой притихшей. Еще раньше, стоя у кровати, я видела, как Кэт закрыла глаза и сжала кулаки, словно принося какую-то клятву самой себе, по крайней мере мне так показалось.
– Он идет, – сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно непринужденнее. Внутри у меня все боязливо сжалось.
Это была первая наша встреча после того, как я занималась любовью с Уитом. У меня появилось безумное чувство, будто все мое тело усыпано маленькими алыми клеймами, которые выступили, как веснушки от солнца, и которые он легко сможет прочитать. Там, в бухте, ночью, вышвырнутая из своей иллюзорной штормовой палатки, остро осознавая свою способность извращать факты в соответствии со своими желаниями, я думала, что мой шок ограничен исключительно тем, что происходит с матерью. Но теперь, при виде Хью, мне словно открылся весь мир моего обмана, вроде карты с указателем: «Вот ты где». Вот где. Там, где сердце и его страсти заглушают все: совесть, ум, волю, бережно переплетенные жизни.
Боль внутри причинял сгусток вины. Хью поставил на меня свою жизнь и проиграл. Но здесь притаился и вызов. То, что я чувствовала, что сделала, было не только неудержимой, долго сдерживаемой эротической потребностью, не просто похотью, либидо или бешенством матки. В этом заключалась часть реальности. Разве такой орган, как сердце, не участвовал в этом? Маленькая фабрика чувств, которую при необходимости можно заставить заткнуться. Как несправедливо. Чувства, волновавшие Уита, обладали силой и мощью, возможно, иногда с согласия души. Я ощущала это на себе, и я увидела, как моя душа подняла руку, чтобы благословить происходившее со мной.
– У тебя есть расческа? – спросила я Кэт. – И помада? Сумочку я тоже забыла.
Подняв брови, он протянула мне тюбик с помадой и маленькую расческу.
– Вид у меня дерьмовый. Не хочу, чтобы он думал, что без него я стала распустехой.
– Что ж, удачи, – пожелала Кэт и улыбнулась.
Переступив порог приемной, Хью посмотрел на меня, потом отвел взгляд. Я вдруг снова подумала об Уите и почувствовала, как все внутри меня переворачивается, как мне нечем дышать и как мне хочется только одного – сбежать на болотный островок, за миллионы миль от мира, чтобы погрузиться в прохладную темную воду.
Мы все, даже Кэт, с трудом преодолели стадию первых приветствий, всех этих «как поживаете». Отчасти я не хотела знать, как поживал он, – от страха, что у меня подогнутся колени, но отчасти я чувствовала, что если он во всех подробностях опишет боль и страдания, которые я ему причинила, то это будет меньшее, чего я заслуживаю.
Добрых три-четыре минуты мы с Хью настраивали эмоциональный термостат. Крутя его и так и эдак, держась то слишком дружелюбно, то слишком чопорно. Только когда фокус беседы сместился на случившееся с матерью, мы все почувствовали себя уютнее, что немало, учитывая, какой скверной была ситуация.
Мы сели в обитые деревянные кресла у окна вокруг кофейного столика, заваленного старыми журналами, некоторые еще от 1982 года. Я получила возможность заново ознакомиться со всем, начиная от назначения Сандры Дей О'Коннор в Верховный суд до перчатки Майкла Джексона.