Когда мы подплывали, я увидела растянувшиеся цепочкой вдоль юго-восточного побережья острова креветочные траулеры.
– Сегодня День святой Сенары, – сказала я матери.
– Думаешь, я не знаю? – оборвала она меня.
Она не ходила на праздники с тех пор, как погиб отец. Точно так же, как и на девичники, она просто с корнем вырвала их из своей жизни. Однако в данном случае ее поведение искренне озадачило меня. В конце концов, Сенара была ее святой.
Кэт встретила нас у причала, благоухая лавандовой туалетной водой. Без Бенни, одна Кэт. Она поцеловала мать в щеку.
Я не ожидала, что она придет.
Мать изучающе оглядела причал, коробочки с «Русалочьими слезками», равно как и небольшой стол из монастыря с серебряным потиром, который год из года использовался, чтобы плеснуть морской водой на русалочье кресло. Проследив за ее взглядом, я увидела, что она смотрит на кораллово-красный коврик на краю причала. Макс растянулся на нем, будто это была его законная подстилка.
Мать смотрела на красный клок с отвращением на лице, и я подумала, что она представляет себе установленное на нем русалочье кресло.
– Проедемся, – предложила Кэт, хватая мать за руку. – И ты тоже, Джесси.
Она потянула мать через причал к подъездной дорожке, где я оставила тележку. Я уже собиралась скользнуть за «баранку», но Кэт предоставила это место матери. Я поставила ее чемодан на сиденье и устроилась рядом.
Помнится, я испытала небольшой преходящий страх, но поспешила подавить его. Куда мы едем, я не спрашивала; у меня появилось впечатление, что Кэт хочет отвлечь мать от увиденного на причале коврика. Я тащилась за ними мимо лавок, центрального универмага и слышала, как Кэт засыпает мать безобидными вопросами. Из кафе «У Макса» исходил такой густой запах жареных креветок, что сам воздух казался промасленным.
Я взглянула на часы. Было пять дня, воздух быстро темнел, в облаках появились красные прожилки. День смотрел на нас утомленными, красными глазами, первым предвестием заката. Торжества начнутся в шесть, когда каждый способный передвигаться монах и островитянин сочтет своим долгом появиться на причале позади русалочьего кресла. Командовать парадом будет аббат, облаченный в торжественную ризу, с посохом в руках. И где-то там, в этой разноголосой толпе будет Уит.
Кэт остановилась под полосатым навесом «Русалочьей сказки» и своим ключом открыла дверь. В окне висела табличка «Закрыто». Как бы абсурдно это ни звучало, даже тогда в голову мне не пришло, что наша прогулка может иметь какую-то определенную цель, кроме того, чтобы отвлечь мать от какого-то ужасного воспоминания, привидевшегося ей на причале.
Зайдя в лавку вслед за ними, прислушиваясь к удаляющимся звукам, я заметила Хэпзибу, Шема и отца Доминика, стоявших в дальней части лавки возле кассы. Там же висел рисунок кораблекрушения, который я нарисовала, когда мне было одиннадцать: пламя под водой, счастливые морские существа. На отце Доминике не было рясы и соломенной шляпы, вместо этого он надел костюм с белым воротничком священника. Шем, с налитым кровью лицом и выглядевший смущенно, сложил руки на своей бочкообразной груди, засунув кисти под мышки, словно кто-то привел его сюда под дулом пистолета.
Явно заметив их одновременно со мной, мать остановилась посреди лавки. Она стояла, оцепенев, в окружении сонма русалок Кэт. Они были вездесущи: в форме алюминиевых флюгеров, керамические статуэтки, ожерелья, фигурные куски мыла, свечи и пляжные полотенца. Я увидела, как мать начинает мелкими шажками пятиться к дверям.
Хэпзиба поспешила к ней с забавной смесью решимости и нежелания, какую можно увидеть на лице человека, который знает, что что-то надо сделать. Она обвила мать обеими руками, не давая ей сделать и шагу.
– Все будет в порядке, Нелл. Обещаю. Просто поговорим, ладно?
Даже теперь этот образ постоянно стоит у меня перед глазами – мать, с мучительной неподвижностью застывшая в темных цепких объятиях Хэпзибы, вцепившаяся в свою банку.
Один за другим раздались два проворных щелчка, и я поняла, что Кэт заперла за нами дверь. Тогда я повернулась к ней.
– Ради Бога. Что все это значит?
Схватив мои руки, Кэт крепко сжала их.
– Прости, Джесси. Я была с тобой нечестной. Пусть все знают, что я упрямая, проклятая идиотка, которая думала, что делает все правильно, а оказалось, что сделала только хуже.
Слегка закинув голову назад, я пристально посмотрела ей в лицо. Оно было как лед, который вот-вот сломается. Глаза глядели напряженно, рот скривился на сторону, чтобы не заплакать, и я поняла, что означало для нее то, что она сказала. Я напряглась, силясь понять, что стояло за ее словами.