– Не надо было мне его слушать, – сказала она. – И зачем я его послушала?
Отец Доминик часто заморгал, и единственно что я смогла подумать, – это какие тонкие у него веки – две голубовато-белые полоски плоти.
Я привстала в изумлении, озарении, которое наступает, когда жизнь приобретает форму такого жестокого совершенства, что ее можно видеть с ничем не замутненной ясностью. Вот как оно все вдруг обернулось – жизнь, какая она есть, непомерная, наводящая ужас, опустошительная. Ты видишь, какие огромные пробоины она наносит людям и на какие ужасы способна любовь, чтобы заполнить их.
Мать разрыдалась. Голова ее упала на грудь, вздымаясь и опускаясь вместе с плечами. Я дотянулась до ее безвольно повисшей руки, которую надо было взять. Ведь я одновременно любила и ненавидела ее за то, что она сделала, но больше всего мне было ее жаль.
Рука была влажной и свинцово-тяжелой. Я коснулась вздувшихся вен.
– Ты сделала единственное, что могла. – На большее я была не способна – только на эту уступку, эту снисходительность.
Я не была уверена, что она расскажет мне, как это сделала, даже если я спрошу.
Я почувствовала первые признаки облегчения. Посмотрела на отца Доминика, беззвучно шевелившего губами, и решила, что это благодарственная молитва за то, что капитуляция матери перед прошлым наконец позади. Я верила, что, какой бы отвратительной ни была правда, она, по крайней мере, стала явной. Верила, что хуже быть не может. Оказалось, что я ошибаюсь.
Хэпзиба принесла матери стакан воды. Мы торжественно смотрели, как она взяла себя в руки и выпила его. Каждый глоток в тишине казался преувеличенно громким. Я вспомнила, как рылась в ее ящике, как нашла трубку.
– Все случилось не из-за трубки, – сказала я. – Трубка тут ни при чем.
– Да, – подтвердила она. Кожа на лице у нее шелушилась и была дряблой, как и маленькие, оплывшие мешочки под глазами. В глазах застыло выражение пустоты и спокойствия, которые наступают после катарсиса.
– Знаешь, Джесси, что такое «мертвый палец»? – спросила Кэт.
Я удивленно повернулась к ней.
– Что? – глупо спросила я, думая, что она имеет в виду палец матери в баночке на прилавке.
В лавке наступила полная тишина.
– «Мертвый палец», – повторила Кэт мягким, вдруг подобревшим голосом, – это растение из семейства пасленовых. – Она загадочно смотрела на меня, словно желая понять, уловила ли я смысл. – Очень ядовитое, – добавила она.
Меня озарило – отец умер, проглотив какое-то ядовитое растение.
Я встала, тряхнув головой. Как нам удается внезапно переоценить образы и понятия, которые, казалось бы, успели въесться в каждую клетку тела за тридцать три года?
Я подошла к прилавку и, обхватив голову руками, облокотилась о лоснящееся от времени дерево.
– «Мертвый палец», – сказала я, поняв, что послужило причиной извращенного желания матери бесконечно калечить себя.
Хэпзиба подошла и встала рядом со мной, дотронулась до моего плеча:
– Оно обычно растет возле кладбища рабов. Иногда цветет, если я достаточно внимательна. Это кустарник с покрытыми пушком листьями и серовато-белыми плодами, похожими на пальцы, и от него ужасно воняет гнилью. Возможно, ты видела его на острове.
– Нет, – ответила я, все еще мотая головой, ничего не желая слышать.
– Он более милосердный, чем другие пасленовые. В сороковые и пятидесятые люди использовали его, чтобы избавить своих любимых от нищеты. Твой отец умер мирно, Джесси. Просто заснул и не проснулся.
Я повернулась к матери, которая выглядела измотанной, но спокойной.
– Откуда ты узнала, что нужно сделать? Не думала, что ты разбираешься в растениях.
Она ничего не ответила. Только посмотрела на Кэт, а потом на Хэпзибу.
И они тоже в этом участвовали?!
– Вы помогли ей?! – ужаснулась я, переводя взгляд с одной на другую.
Кэт быстро опустила глаза, потом посмотрела на меня.
– Мы сделали это, потому что нас попросил твой отец. Он приходил к каждому из нас – к Шему и отцу Доминику тоже, – прося о помощи так же, как просил твою мать. Мы любили Джо. Поэтому каждому это решение далось нелегко.
Я посмотрела на отца Доминика, вид у него был смущенный. Почему отец решил и его вовлечь в это? Кэт и Хэпзиба – тут вопросов не было. Они были преданы матери, и папа понимал, насколько она будет нуждаться в них потом. Шем был его лучшим другом. Но отец Доминик?!
Он прочел удивление на моем лице.
– Подойди, сядь, – попросил отец Доминик и подождал, пока я подойду и сяду. – Однажды Джо пришел ко мне и сказал, что болен, что это будет длительная, страшная смерть и он не может осуществить все сам, не говоря уже о семье. Сказал, что ему бы хотелось уйти из этой жизни, сидя в русалочьем кресле. Он хотел сидеть в этом самом священном месте на острове, окруженный семьей и друзьями.