— Поставь миску в костер на угли, — сказал он Гектору. — Через несколько минут кровь загустеет, и будет хороший суп. Мы с Даном займемся тушей. Сегодня мы попируем требухой, а завтра начнем сушить мясо на солнце, а шкуру сохраним на всякий случай.
Он взрезал ножом живот верблюда, обнажив шаровидный рубец желудка, который осторожно вскрыл. Внутри находилась густая зеленая комковатая кашица, дурно пахнущая. Взяв вторую миску, Ибрагим выгреб в нее содержимое желудка.
— Это тоже можно приготовить на ужин, — сказал он. — Верблюд уже съел, но мы тоже можем этим попользоваться. В пустыне ничего нельзя выбрасывать.
Неделю спустя верблюжья шкура пригодилась, когда Бурдон, несмотря на свой страх перед змеями и жалящими насекомыми, неохотно согласился бросить истоптанные сапоги. К тому времени сапоги изорвались в клочья о камни. Ибрагим умело вырезал для него сандалии на двуслойных подошвах, пустив в дело шкуру верблюда, мясо которого уже сушилось под солнцем нарезанными полосками на вьючных седлах. Теперь путь пролегал по самому трудно-преодолимому участку пустыни. То было иссушенное бурое пространство — пески и голые останцы каменистой породы, которые в мерцающем знойном мареве легко можно было принять за крыши далеких городов. Жара стояла такая, что каравану приходилось идти по ночам. Днем люди прятались от солнца под кусками ткани или в тени тюков, навьюченных на верблюдов. Песок раскалялся так, что обжигал ноги, а драгоценные мехи с водой день ото дня все больше и больше худели — их содержимое выпивало солнце. Наконец, когда уже казалось, что эта пытка никогда не кончится, Абдулла объявил, что они миновали отметку середины пути. Гектор, который давно уже перестал пользоваться своей киблой для определения сторон света и направления пути, удивился уверенности этого незрячего человека.
— Почему твой дед так уверен? — спросил он у Ибрагима. — Я, к примеру, понятия не имею, сколько мы уже прошли.
— Мой дед пересекал пустыню раз тридцать, не меньше, — с гордостью ответил Ибрагим. — В своей голове он хранит счет дням и часам нашего пути, даже число шагов. Он слушает звуки пустыни и говорит, что каждая часть ее звучит по-своему, и по этим звукам он узнает, где находится. А когда сомневается, то нюхает песок.
И вправду, Гектор заметил, что время от времени старый проводник набирает в руку горсть песка и подносит ее к лицу. У него самого уже не хватало духа, чтобы подвергать сомнению уверенность Ибрагима. А вот Бурдон был не столь доверчив. Он потихоньку набрал немного песка и завернул его в тряпочку. На другой день, ссыпав этот песок на ладонь старого проводника, он через Ибрагима попросил того сказать, сколько еще дней осталось до следующего источника. Старик понюхал горсть и с отвращением отшвырнул песок прочь.
— Что он сказал? — спросил Бурдон.
Ибрагим перевел, и вид у него был обиженный:
— Дедушка говорит, что его принимают за дурака. Либо это так, либо караван ходит по кругу, и мы вернулись туда, где были вчера.
Бурдону стало стыдно.
— Пожалуйста, попроси у деда прощения за меня. Я не хотел дурного. Просто я всю жизнь прожил среди негодяев и шарлатанов и всегда всех подозреваю в обмане.
Но когда караван пересек гряду низких каменистых холмов и Ибрагим, подъехав к Гектору, сказал, что, по словам дедушки, отсюда должен быть виден долгожданный источник, — даже Гектор усомнился в старике. Он напрягал зрение, но не видел ничего, кроме пустыни. Та по-прежнему расстилалась во все стороны, голая, однообразная, совершенно безжизненная. Даже обманчивого блеска далеких миражей, которые так часто заставляли думать, что впереди лежит озеро, — даже этого не было. Но тут его верблюд перешел на рысь, а через несколько шагов пустился в бешеный галоп. Все остальные верблюды тоже побежали. Они рвались вперед ревущей, беспорядочной массой. Едущий впереди Ибрагим гнал своего верблюда еще быстрее, вздымая облака пыли. Три мили бешеного галопа, и вот Ибрагим остановился, спрыгнул на землю и принялся разгребать песок. Он отбросил покрышку из верблюжьих и козьих шкур. Под ней песок, закрытый от солнца, был влажным. Ибрагим и другие погонщики верблюдов выкапывали корыта, на несколько дюймов наполненные водой, а изнывающие от жажды верблюды начали толкаться и лягаться, кусаться и теснить друг друга, чтобы напиться. Лицо Ибрагима под огромной копной волос расплылось в широкой усмешке.