— А теперь, — сказал священник, — я хочу поговорить с вами. Знаете ли вы, что когда распяли Иисуса, вместе с ним были распяты также и разбойники по одну и другую сторону от Него.
— Довольно, — сказал я своим, — пошли, у нас дела.
Но никто не сдвинулся с места. Впервые они не послушались меня. Я испугался и назвал того священника самым грубым словом, какое только я знал. Но он не обратил на это внимания и продолжал говорить.
Вы знаете, что произошло потом? Президент "Чаплинз" упал на колени прямо на Эдвард Стрит и зарыдал. "Вице-президент" и двое "военных министров" встали на колени рядом с ними и тоже заплакали. Я не мог выносить плач и обрадовался, когда все "Чаплинз" ушли. Мы тоже собрались уходить.
Но в этот момент священник подошел к Израэлю — он тогда был президентом "Мау-Маус", — и пожал ему руку. Я решил, что он хочет расколоть нас, поэтому толкнул его
первым. Израэль посмотрел на меня так, будто видел впервые.
— Никки, — сказал мне священник, — я люблю тебя.
Никто еще мне этого никогда не говорил. Я не знал, что делать.
— Если ты подойдешь ко мне, я убью тебя, — сказал я священнику.
Я бы действительно это сделал. Израэль и священник поговорили еще немного, потом он ушел, и я думал, что на этом все кончилось. С тех пор мы никогда не преследовали "Драгонз".
Но позже этот священник пришел еще раз и сообщил нам о собрании для команд в Манхаттане, сказав, что будет ждать нас.
— Мы пришли бы, но как мы проберемся через Чинк-Таун? — сказал Израэль.
— Я пришлю за вами автобус, — сказал священник.
Тогда Израэль пообещал, что мы придем.
Но я был против этого. Я сказал, что лучше умру, чем пойду туда. Но когда все пошли на собрание, я отправился с ними. Я боялся остаться один. Для нас оставили три передних ряда. Я был очень удивлен; хотя священник и обещал это сделать, но я не поверил ему.
Вышла женщина и заиграла на органе. Я приказал своим ребятам шуметь. Затем на сцену вышла маленькая девочка и начала петь. Я освистал ее. Все смеялись. Все было так. как я хотел. Я прекрасно себя чувствовал.
Наконец, вышел священник и сказал:
— Сейчас мы будем собирать пожертвования.
Я подумал, что раскусил его. Я все время думал, какую выгоду приносило ему это собрание. Мне казалось, что он такой же любитель денег, как и все.
— Мы попросим самих членов команд собрать пожертвования, — сказал он. — Они соберут деньги и принесут их мне.
Я подумал, как бестолково он поступает: за сценой, где мы должны были проходить, был выход.
— Мне нужно шесть добровольцев, — сказал он.
Я тут же вскочил на ноги. Я выбрал еще пятерых и мы подошли к сцене. Теперь была моя очередь одурачить его. Он дал нам картонные коробки. Мы хотели тут же приступить к делу, но он остановил нас и благословил. Я еле сдержал смех. Мы обошли весь стадион. Если кто-то давал мало, я останавливался и ждал, пока дадут больше. Все знали Никки! Мы встретились за кулисами.
Дверь была открыта. Я видел уличные фонари и слышал журчанье ручьев. На стадионе стоял хохот.
Они знали, что мы могли сделать. Мои ребята смотрели на меня в ожидании моего решающего слова.
Я продолжал стоять, как вкопанный. Я не знал, что со мной. Я испытывал странные чувства. Эти на стадионе задали жару тому священнику, а ему приходилось стоять перед ними, ожидая меня. И вдруг я понял, в чем дело. Священник поверил мне.
— Хорошо, ребята, — сказал я, — мы возвращаемся на сцену.
Они посмотрели на меня, как на сумасшедшего, но спорить не посмели. Со мной вообще никогда не спорили. Мы поднялись на сцену, и сразу же в зале стало очень тихо. Мы отдали ему коробки.
— Вот твои деньги, пастор, — сказал я. Он взял деньги, нисколько не удивившись, как будто он был уверен в том, что я принесу их.
Я вернулся на свое место и крепко задумался. Он начал говорить о Святом Духе. Священник сказал, что Святой Дух может входить в людей и очищать их. Он сказал, что прошлое не имеет никакого значения. Святой Дух может сделать их жизнь совершенно
новой. Я как будто бы видел себя впервые.
— Вы можете изменить свою жизнь. Вы можете стать другими, — сказал он.
Внезапно я так сильно захотел этого, что просто не мог совладать с собой. Я как бы увидел себя впервые. Вся непристойность, мерзость, разврат, ненависть, как кинокадры проносились предо мною. Я желал этого превращения всей душой, но почему-то был уверен, что со мной не произойдет того, о чем говорил священник. Он попросил всех желающих выйти вперед, но я знал, что мне это ничего не принесет.