С той поры поблизости от доходного дома мадам Бурановой завсегда городовой ходит. Важный, с усищами, днем и ночью зыркает на проходящих мимо. Дворнику каждый раз внушение делает, чтобы тот чище подметал. Не дай Господь, кто-нибудь из ребятишек свару какую-нибудь затеет под окнами доходного дома и потревожит покой господин инженера. Такой босяк тут же ножнами получал. Хорошо, когда по ляжкам получал. Не так больно было. Если же по шее или голове, то можно было и кровянку схлопотать. Рвение такое к своей службе, поговаривают, у городового не с проста возникло. Мол, господин инженер, ему обещал перед полицмейстером словечко замолвить. Вот тот теперь и старается. Только доподлинно об этом никто не скажет.
Сегодня же городовой, стоя у доходного дома, был сам не свой. Дерганный какой-то, бледный. Ногами шоркает туда-сюда, рукоять сабли лапает. В растерянности, значит.
— Исчо что ли? — удивленно пробормотал он, когда из-за угла вывернул половой Сенька из соседнего трактира с увесистой корзинкой. — Опять, чорт рябой, горькую несешь господину инженеру? — тот кивнул и проскользнул мимо него в дверь.
Со вчерашнего вечера это была уже третья корзина со снедью и водкой. Запил видно, господин инженер. Совсем худо, сердечному. Столько водки не каждый грузчик осилит. А те рожи такие, что ведрами лакать горькую могут. Им, вообще, ни в одном глазу не будет. Господин инженер же господский человек. По нему сразу видно, что барин. Разве такому столько выпить, сколько Сенька, гад, носит?
Видимо, эти мысли городового были таинственным образом услышаны. Вдруг раздался звон разбитого стекла и из окна второго этажа вылетела бутылка зеленого стекла. За нею полетел и стакан с пузатым графином.
— Допился, сердешный, — размашисто перекрестился городовой, глядя в разбитое окно. — Как бы чего не случилось… Надо поглядеть, хоть одним глазком. Ведь такой большой человек. К самому его императорскому величеству вхож…
Он решительно распахнул дверь и вошел внутрь. Там на первом этаже его встретила хозяйка мадам Буранова, жгучая брюнетка, весьма и весьма внушительных статей, на которые, честно сказать, городовой не раз и не два заглядывался. Вот и сейчас, крякнув в свои усищи, он приосанился и с прищуром осмотрел хозяйку доходного дома.
— Как хорошо, что вы пришли, — запричитала она тут же. — Вы, Евстахий Аполинариевич, уже посмотрите, что там. Цельную ночь пьет. То посуду бьет, то молчит, то вдруг чудные песни петь начинает. Как затянет песню про какого-то черного ворона, аж на душе тошно становиться. Посмотрите уж…
Поправив ножны с саблей, городовой начал подниматься на второй этаж. Не особо, правда, идти хотелось. Кошки на душе скребли, как не хотелось. Но сзади, держась за его рукав, шла и сама мадам Буранова. Поэтому приходилось соответствовать роли бесстрашного рыцаря, роль которого он с удовольствием на себя примерил.
Уже в коридоре до него стали доноситься слова весьма необычной песни, которую он никогда ранее не слышал.
-…Черный ворон, что ты вьёшся,
Над моею головой!
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я — не твой… — красиво выводил грудной мужской голос, в котором слышалась дичайшая тоска по чему-то далекому.
— Что ты когти, да распускаешь?
Что ты песнь свою поешь?
Коль добычу себе чаешь,
За то весточку снесешь…
Едва песня затихла, как замерший городовой осторожно двинулся вперед. Мадам не отставала от него, по-прежнему крепко цепляясь за его рукав.
Вдруг постоялец затянул следующую песню, еще более печальную.
— Не для меня придет весна,
Не для меня Буг разойдется,
И сердце радостно забьется,
В восторге чувств не для меня!
Не для меня, красой цветя,
Алина встретит в поле лето;
Не слышать мне ее привета,
Она вздохнет — не для меня!
— Прямо душу всю выматывает, — всхлипнула мадам Буранова.
Городовой кивнул, прильнув к двери инженера, из которой доносились уже не слова песни, а нечто другое.
— Зачем же так? Я к нему, значит, со всей душой. Все на блюдечке принес. По полочкам разложил, что хорошего и плохого ждет вас всех, дуболомов. А он, хозяин всей земли с усиками, что? Ничего, б…ь! Прожектером назвал, которому, видите ли, на ярмарках нужно выступать! Еще бы пальцем у виска покрутил, я бы точно тогда охренел. Да за такую инфу, что я ему слил, на Западе бы золотом с головы до пят осыпали, памятник бы еще при жизни поставили. А этот помазанник, блин, божий.
В голосе инженера слышалась нешуточная обида.
— Я настоящий инсайд про будущее сливаю, про войну почти со всей Европой и Османской империей талдычу… Про доморощенных революционеров, что будут чиновников и царей пачками валить, тоже рассказывал.