— Мойша, уйди от окна за ради Бога, — едва не рыдала пышнотелая Сара, утирая слезы шелковым платочком. — Увидют же. Иди к нам быстрее.
Тот отмахивался от нее, словно от надоедливого насекомого, не забывая напряженно всматриваясь в окошко. Рука его все это время крепко сжимала здоровенное ружье.
Когда звуки погрома на улице начали стихать, мужчина осторожно отполз от окна. Прислонился к стене и с облегчение выдохнул. Кажется, им удалось пережить этот проклятый день. Их не сожгли заживо в своем доме, как Абрамовичей; не забили деревянными палками, как достопочтенного раби Якова Эйзенбета и его супругу Ири; не сбросили в реку их деток, как у пекаря Моше Файбошевича и других. Значит, Яхве им сегодня благоволил. Только что будет завтра? Будет ли он также благосклонен завтра?
Долго сидел в такой позе ювелир. Его лицо кривилось. Лоб бороздили морщины. Сжимались кулаки. Думал о том, а не Яхве ли ему подавал сегодня сигнал. Вдруг руками этих нечестивцев Бог говорил его, что засиделся он на этом месте и ему пора отправляться в путь — туда, где никто не будет называть их жидами и ненавидеть за другую веру.
— Сара… Сара, где ты там? Куда ты положила письмо нашего мальчика? — вдруг Мойша повернулся к жене, что продолжала настороженно выглядывать из погреба. — Быстро неси его сюда! Быстро, быстро! Что встала? Хочу еще раз почитать, что он писал про то особенное место…
Ничего не понимавшая Сара долго суетилась, пока искала письмо сына. Наконец, надорванный конверт был найден и передан Мойше, который резко его схватил и начал бормотать.
— Где же это было? Проклятье! Где-то здесь должно быть… Вот, вот это м место, — натянув очки, он, наконец-то нашел нужное место в письме. —… Это удивительное место, отец. Здесь никому нет никакого дела, какими молитвами ты славишь Бога, какая прическа у тебя на голове или какую еду ты ешь. Здесь всякому человеку рады. Особенно ихний правитель радуется приезды того, кто хорошо знает свое дело. Такой мастер, как ты, отец, был бы здесь в особом почете…
-//-//-
Старинное селение Ночх-Кела располагалось на правом берегу Шаро-Аргуна в бассейне притока Келойахк, берущего начало с хребта Хиндолайм. В его центре тянулись к небу стройные стены сторожевых башен, соединенных массивной стеной с узкими бойницами. Совсем рядом теснились, прилепившись друг к другу, десятки неприветливых домов, часть которых врезались в скалы. Между ними змеились крутые дороги, на которых едва протиснется арба.
Веками здесь ничего не менялось. Казалось, что само время остановилось в стенах низкорослых каменных кибиток и узких извилистых тропок, глубоких горных пещерах. Деды сельчан, их деды и их деды жили в строгом соответствии с древнейшими традициями и обычаями, в которых с легкостью узнавалось влияние монгольских, половецких племен, прослеживались древнеперсидские и даже праарийские следы. Убеленные сединами аксакалы даже с гордостью рассказывал о том, что все они, живущие здесь, являются потомками самого сирийского шахиншаха Сайд-Али-аш-Шами. Мол, кровь этого великого воителя древности, прозванного Горным львом, течет и в их мужчин жилах, делая их храбрыми и сильными, как хищный зверь. Их женщины и девы, подобно мифическим амазонкам, не уступают своей храбростью мужчинами и всегда готовы взять в руки оружие, чтобы защитить свою семью и дом.
Эти и многие другие мысли роились сейчас в голове невысокого крепкого мужчины в черном шерстяном плаще, из-под которого выглядывал потрепанный османский халат и шаровары. Покрытое южным загаром лицо незнакомца выражало глубокую задумчивость.
— Дом… Сподобил все-таки Всевышний еще раз увидеть родные места, — он бросал жадные взгляды по сторонам, останавливаясь глазами то на приметной белой скале, то на толстой раскидистой акации. — Как же давно я здесь не был… Эх…
Вача по прозвищу Волк давно уже не был на родине. Больше двух десятков лет назад он, тогда еще молодой парнишка с бурлящей в жилах кровью, ушел в поход «за зипунами». С отрядом таких же, как и он, дерзких, бесшабашных врывались в селения османов на побережье, брали на абордаж купеческие суденышки, грабили караваны. Насытившись грабежами, они шли в крупные города, где с шумом спускали кровавые деньги. Только все, когда-то заканчивается: растаял отряд, сгинули товарищи-разбойники, не осталось за душой монет. Все возвращалось на круги своя. Возвращался домой и Вача, правда, постаревший, израненный. Из всего имущества у него и остались лишь рваный халат, английское ружье и дамасская шашка.