Я замолчал, снова погружаясь в раздумье, но вскоре продолжил:
— Однако больше всего я люблю тебя за высокие стремления и мечты и за то, что ты никогда не был жесток. Благодаря тебе в державе Османов нет религиозной вражды, распрей, гонений и преследований иноверцев — будь они христианами или евреями. Ты все еще удивлен, что многие ненавидят тебя, великий визирь Ибрагим? По тем же причинам я тебя люблю. К тому же, я уверен, в каждом из нас кроется собственный талант, который позволяет нам вознестись над другими, но лишь на высоту этого таланта.
Грусть сквозила в усталой улыбке Ибрагима, когда он слушал меня, восхищаясь моим умением подбирать нужные слова.
Закончив свою речь, я тихо вышел из комнаты, но вскоре вернулся с ужином для Ибрагима. Поставив поднос на низенький столик рядом с великим визирем, я подождал, пока он подкрепит свои силы, и подал ему снотворное, которое Ибрагим проглотил без возражений. Я взял его дрожащую руку и держал в своей, пока великий визирь не уснул. Потом я поцеловал его тонкие пальцы, подошел к груде золота и драгоценностей и убрал сокровища в сундук, опустив на него золотую крышку, дабы не вводить в искушение слуг. Проделав все это, я позвал рабов и велел им отнести господина на ложе, к чему они отнеслись с должным рвением, ибо очень тревожила их бессонница, которой Ибрагим давно страдал.
Спустя три дня после описанных событий в моем доме появился Мустафа бен-Накир, и как всегда — неожиданно.
Все эти дни я жил в страшном напряжении, ожидая самого худшего, и прибытие Мустафы еще больше встревожило меня.
Серебряные колокольчики на лентах под коленями нежным звоном сопровождали каждый его шаг, но на этот раз от Мустафы веяло холодом и безразличием, а всегда чистая и опрятная одежда была грязной и потрепанной. Он даже забыл о своей персидской книге.
Я спросил, где он пропадал и что делал, но Мустафа окинул меня странным пылающим взором и сказал:
— Пойдем со мной на пристань, на мраморный причал. Мы будем смотреть, как на синем небе зажигаются звезды, и созерцать красоту весенней ночи. В моем сердце рождается поэма, и мне не хочется, чтобы твои слуги, а тем более — твоя жена, слышали нас в этот торжественный миг.
Когда мы остановились на причале, Мустафа бен-Накир огляделся по сторонам и негромко спросил:
— Куда подевался брат твой, борец Антар?
С некоторой неловкостью за поведение брата я ответил, что понятия не имею, куда ходит и что делает Антти. После возвращения из Туниса, сказал я, он ведет себя весьма странно: бродит по городу босиком, отращивает длинные спутанные космы и предпочитает домашнему очагу общество дервишей, целыми днями наблюдая за их фокусами и слушая наглые и бесстыдные байки, за которые распутные женщины готовы отдать бессовестным краснобаям последние гроши. Но по просьбе Мустафы я громко позвал Антти, и брат мой с большой неохотой покинул домик гребцов, на ходу доедая остатки бараньего мяса и прожевывая хлеб, которым забил себе весь рот.
— Ты в самом деле собираешься стать дервишем, Антар? — спросил Мустафа бен-Накир, с удивлением рассматривая Антти.
Брат мой тупо уставился на него своими серыми кругленькими глазками и медленно проглотил последний кусок хлеба. Освободив наконец рот от еды, Антти спокойно пояснил:
— Ты же видишь, что пока у меня еще нет львиной шкуры, к тому же я никогда не повешу на свои волосатые ноги серебряные колокольчики, чтобы не смешить людей. Но вынужден признать, что мне очень хочется поискать Аллаха на горных вершинах и в песках пустыни. Возможно, я даже решусь залезть на высокий столб, как это делали многие святые, когда не могли встретить Всевышнего в другом месте. Но как ты догадался, что я собираюсь делать, если об этом никто не подозревает, даже дервиши?
Мустафа бен-Накир удивился и неожиданно так разволновался, что кончиками пальцев коснулся своего лба, а потом земли у ног Антти, и сказал:
— Воистину, велик Аллах, и неисповедимы пути Его, раз Он превратил тебя в дервиша, ибо этого меньше всего можно было ожидать. Однако немедленно ответь мне, что заставило тебя вступит на священный путь избранных?
В синем мраке ночи Антти пристроился на краю мраморной набережной, опустил уставшие ноги в прохладную воду и спокойно ответил:
— Как мне объяснить тебе то, чего я сам не понимаю — совсем не понимаю, что творится в моей дурной башке? Пока со мной был Раэль, песик моего брата и друга, я сам себе казался лучше, чем есть на самом деле. Раэль никогда не ненавидел меня, наоборот — всегда прощал любые обиды. Он был так глуп, что даже когда по пьянке я отдавил ему лапу, прибежал и мягким язычком лизал меня, словно сам просил прощения за то, что попал мне под ноги. Он винил себя за все мои ошибки, несмотря на все мои объяснения, что такое его поведение лишено всякого смысла. Холодными ночами он согревал меня своим теплом. Но кто из нас умеет ценить свое счастье, пока не потерял его? И только когда добрый Раэль обрел заслуженный покой и уважение в серале, я понял, что мы с Микаэлем потеряли.