Антти горько разрыдался, а потом, отирая слезы, добавил:
— Только когда печаль и неуверенность воцарились в моем сердце, я понял, что этот маленький песик был на самом деле значительно умнее меня. И теперь, наконец, мне стало очевидно, что за все зло, что творится в мире, я должен отвечать сам. Как только я замечаю, что кто-то совершает дурной или жестокий поступок, сразу говорю себе: «Все это — твоя вина, Антти!» Но я, к сожалению, человек глупый, и будет лучше, если отправлюсь куда-нибудь на горные вершины или в пустыню. К тому же мне кажется, что мои поступки и мысли сильно раздражают всех моих друзей и мешают им спокойно жить. А вот уж что мне точно не кажется, так это то, что никогда больше я не попаду на войну, разве что война будет справедливой — но в этом я должен быть уверен.
— Я немедленно предоставлю тебе возможность принять участие в такой войне — совершенно справедливой, уверяю тебя, — с необычной для него живостью заявил Мустафа бен-Накир. — Отойди подальше, чтобы не слышать нас, а если увидишь, что кто-то крадется в темноте, чтобы подслушать, о чем мы беседуем, не задумываясь, убей его, кем бы он ни был! Я чувствую, как рождается моя поэма, и для меня нет события важнее, потому я не позволю никому слушать мои жалобы и стоны!
Антти добродушно ответил:
— Я — человек неученый, но могу себе представить муки творчества. Однако я давно заметил, что доброе вино смягчает душевные боли и страдания поэтов. Потому сначала я принесу тебе самый большой кувшин вина из погреба Микаэля, а уж потом — рожай себе на здоровье.
Антти отправился за вином, а Мустафа бен-Накир сразу приступил к делу:
— Я прибыл в город исключительно в благочестивых целях. Конечно, тут же я узнал массу новостей, и к тому же мне сегодня рассказали странную сказку. Ты, случайно, не желаешь послушать ее, Микаэль?
И не дожидаясь моего ответа, Мустафа начал:
— Жил-был однажды богатый и благородный господин, которому служил молодой и красивый сокольничий и которому лет было столько же, сколько и его хозяину. Со временем господин так полюбил своего сокольничего, что они стали неразлучны, а господин считал его достойным всяческого доверия — до такой степени, что даже хотел поручить ему управление собственным домом. Хитрый раб отказывался, придумывая разные предлоги:
«Нелегко управлять столь большим домом, — говорил он. — Отчитываться — еще труднее, ведь дело это сложное и путаное, и даже самый умный человек может ошибиться. Как я могу быть уверен, что когда-нибудь ты не рассердишься на меня так, что поплачусь я собственной головой?»
Благородный господин улыбнулся и сказал:
«Разве бы я мог сердиться на тебя? У меня ведь нет никого любимее и дороже тебя, и я буду защищать и беречь тебя, как зеницу ока. Однако жизнь меняется быстро, и никто из нас не может предвидеть, что случится в будущем. Поэтому клянусь именем Пророка, клянусь Кораном, что никогда не отстраню тебя от себя и не накажу за твои ошибки. Более того — всей душой и всем сердцем, изо всех сил, данных мне Аллахом, я буду с тобой до конца дней моих».
С тех пор прошло много лет, и вот растратил раб доверенные богатства, а из-за интриг и заговоров смертельная опасность нависла над домом хозяина его. Слишком поздно благородный господин понял свою оплошность и захотел наказать раба, который так коварно обманул его доверие. Будучи человеком благочестивым, он не мог нарушить клятвы. Раб же — как, впрочем, все рабы, — ненавидел господина своего и завидовал ему. Однажды ночью проник он в опочивальню, задушил хозяина собственными руками и продал гяурам дом и все имущество его.
Мустафа бен-Накир умолк. В синем мраке ночи странным огнем пылали его глаза. Спустя мгновение дервиш спросил:
— Разве это не странная притча? Что бы ты сделал, Микаэль, окажись на месте благородного господина?
— О Аллах, что за дурацкий вопрос! — в сердцах воскликнул я, с прискорбием глядя на Мустафу. — Разумеется, я бы немедленно отправился к муфтию, преподнес ему богатые дары и попросил издать фетву, чтобы освободить себя от опрометчивой клятвы. Для чего же еще существуют муфтии?!