На черных носилках, своем смертном одре, великий визирь уже не выглядел таким прекрасным, как при жизни. На его теле виднелось множество открытых ран, а о высоком ранге покойного свидетельствовал лишь зеленый шелковый шнурок, сдавивший его горло так сильно, что разбитое лицо совсем почернело. Богатые одежды, грудой наброшенные на мертвеца, едва прикрывали обнаженное тело, и привратник отбирал для себя лучшие из них. По старинному обычаю они причитались ему за труды. По сходной цене он охотно продал нам черный саван, в который я и завернул покойного. Но сопровождавшие меня янычары уже узнали великого визиря и не смогли удержаться от радостных восклицаний невероятного удивления.
Вскоре вокруг нас собралось множество слуг, рабов и выбежавших из казарм янычаров, которые теперь толпились во дворе, спрашивая, что же происходит.
Антти силой удерживал их, не позволяя обесчестить тела, которое пытались забросать грязью и конским навозом. Тогда я громко приказал паше моих стражников отправляться в путь, и четверо воинов подняли носилки, паша же, возглавив отряд, замахал саблей, прокладывая нам дорогу.
Выбравшись из толпы, мы вынесли тело со двора янычар. Но многие двинулись вслед за нами, а на улице к ним присоединялись прохожие, ибо мусульмане питают глубокое уважение к Тому, Кто навсегда рвет узы дружбы. И больше никто не мешал нам, когда дико орущая толпа янычар осталась наконец позади.
Мы доставили носилки во дворец великого визиря, где немногочисленные слуги, бледные и печальные, все еще бесцельно сновали по пустым залам, остальные же успели сбежать или просто притаились где-то в отдаленных уголках усадьбы.
Я велел обмыть тело и нарядить усопшего в чистые одежды. Евнухам пришлось применить все их искусство, чтобы вернуть цвета жизни почерневшему лицу Ибрагима. Антти же должен был позаботиться о повозке и лошадях.
Брат мой ушел, а во дворец явился улем и от имени великого муфтия официально заявил, что на мусульманском кладбище запрещено хоронить защитника гяуров и главу еретической секты. Я напрасно ломал голову, размышляя над тем, как справиться с непредвиденным препятствием, когда неожиданно, несмотря на возможные неприятности, во дворец прибежал молодой поэт Баки, искренне оплакивая великого визиря. Он также сообщил мне, что дервиши изъявили желание похоронить Ибрагима в священном месте их встреч в Пере — они согласны на все, лишь бы достойно проводить в последний путь главу своего братства и досадить великому муфтию.
Я велел Баки вернуться и уладить дело с почтенным Мурадом — учителем и главой дервишей в Пере.
Тем временем Антти побывал в конюшнях великого визиря, где нашел лишь дроги для перевозки сена, ибо слуги, опасаясь гнева султана, немедленно попрятали все роскошные повозки. Но Антти, проклиная и браня всех и вся, вынудил их запрячь в дроги двух великолепных вороных коней, которых великий визирь приобрел несколько лет назад, дабы достойно проводить в могилу усопшую мать султана.
Я выбрал прекрасные ковры и шелковые покрывала и с помощью Антти простые дроги превратились в роскошный катафалк. Мы уложили Ибрагима на ковры, нарочно оставив открытым его прекрасное лицо, дабы народ в последний раз мог лицезреть великого визиря, ибо ловким евнухам удалось-таки с помощью всяческих только им известных приемов и дорогих красок вернуть покойному его гордый вид. Всю повозку я облил огромным количеством розовой воды и натер мускусом, большую банку которого к несказанной радости своей я нашел в опочивальне визиря.
Ничем больше не рискуя, ибо умереть можно один лишь раз, я уже не боялся гнева повелителя правоверных и приказал украсить головы лошадей роскошными черными султанами, Антти же по старой традиции насыпал перца в глаза несчастных животных, и они лили горькие слезы, совсем как на похоронах султанов и их родственников.
Мое отчаянное мужество придало смелости и двум неграм из конюшен великого визиря. Они облачились в траурные одежды и сказали, что поведут коней под уздцы. И вот, благодаря нашим усилиям, со двора прекрасного дворца Ибрагима вскоре тронулась в путь торжественная похоронная процессия.