– Вот, – буркнул детина, бережно уложив этого мальчишку на скамью близ крыльца и разводя беспомощно руками. – Стало быть, нашел.
Он хотел было сказать еще что-то, но привычка с ранних лет безмолвно помахивать молотом, выслушивая изредка односложные команды кузнеца, и отпускать в ответ лишь скупой утвердительный кивок сказала свое, и он в самый последний момент только беспомощно пожал плечами. Мол, а чего тут еще говорить, когда и так все ясно.
Константин тоже поначалу растерялся и потому окликнул его уже на выходе со двора. Повелительного окрика князя детина ослушаться не посмел и неохотно, это чувствовалось по всем медлительным движениям его огромной фигуры, повернул назад.
Близ Доброгневы, едва только ее бесчувственное легкое тело возложили на лавку, тут же захлопотала ее верная помощница Марфуша, позабыв на время, как это ни удивительно, всю свою изрядную лень и медлительность. Рядом бестолково суетилось еще с добрый десяток дворовых людей, каждому из которых в свое время простодушная ведьмачка успела помочь по лекарской части. А если и не самого исцелила, то кого-то из близких.
– Что с ней? – отрывисто спросил Константин. – Где ты ее нашел?
– Так ведь она моей матке варево от зуба давала дней пять назад, – начал свой обстоятельный рассказ детина. – А ныне глядь, прямо на бережку у Оки лежит. Я сердце послушал – тукает, да и сама вроде дышит, хоть и тихо, еле-еле. Жива, стало быть. Ну я ее и того. – Он развел огромные ручищи, явно не зная, что еще сказать князю.
– Сам-то кто будешь? – поинтересовался Константин, в нетерпении поглядывая на лежащую бездыханную Доброгневу, но сознавая, что надо хоть чуть-чуть, ради приличия, побеседовать со спасителем и как-то вознаградить его за содеянное.
– Так я Словиша. В юнотах[10], стало быть, у Мудрилы кузнеца.
– Благодарствую тебе, Словиша, – от волнения у Константина подкатил комок к горлу, отчего даже пресекся голос, но он, кашлянув, овладел собой и добавил: – За князем добро не заржавеет. – И дружески хлопнув его по плечу, насколько мог быстро похромал к девушке. Однако на полпути ему в голову пришла неожиданная мысль, и он, обернувшись, крикнул уже уходящему Словише: – Ты вот что. Самого Мудрилу покличь ко мне. Только чтоб не мешкая шел. Разговор важный есть.
Детина важно кивнул головой – мол, все уразумел и выполню – и солидной степенной походкой проследовал дальше, а Константин тут же метнулся к Доброгневе.
– Что с ней? – едва подойдя к лавке, спросил он Марфушу.
– Не ведаю, княже, – испуганно пролепетала девка, перестав даже поить Доброгневу какой-то настойкой из грубого темно-коричневого, даже почти черного приземистого горшка с широким донцем и таким же, только чуть поуже, горлышком.
– А чем же тогда поишь? – не понял князь.
– Так этот настой сил придает. Вот ежели очнется, тогда сама и поведает, чем ее дальше лечить.
– А ежели нет?
– Как же нет, – не поняла вопроса Марфуша. – Непременно скажет. Она ведь все знает.
– Ежели не очнется, говорю? – в раздражении повысил Костя голос, и толпа дворни стала потихоньку исчезать, не желая стать невольным свидетелем, а то и чего доброго целью княжеского гнева. Помощнице Доброгневы исчезнуть мешала беспомощно лежавшая у нее на коленях голова девушки, и она еще более тихо и робко, но, тем не менее, честно отвечала:
– Не ведаю, княже. Уж ты прости бабу глупую – не обучилась я всему ее знахарству.
– А кто ведает? – стиснул зубы Константин, чтобы не сорваться.
– Есть один, – нерешительно протянула Марфуша и, помедлив, добавила все-таки: – Только он и вовсе глуп. Коли пустяшное что, может, и сгодился бы. А так... – И она безнадежно махнула рукой.
– Послать, – повелительно махнул рукой Константин и, легко повернувшись к той части дворни, которая от излишнего любопытства не поспешила вовремя исчезнуть, рявкнул во весь свой могучий голос: – Немедля! Бегом!
При этом его указующий перст столь властно нацелился сразу на нескольких юнцов, что каждый из них отнес данную команду на свой счет. Уже через несколько секунд все они исчезли со двора, преследуя двоякую цель: и выполнить грозное распоряжение, и, пользуясь благовидным предлогом, улизнуть со двора. Ведь князь, судя по всему, с минуты на минуту начнет рвать и метать. А Константин и впрямь не знал, что бы еще такого экстраординарного предпринять, дабы помочь этой худенькой смуглянке, уже несколько раз спасавшей его жизнь и потому безмолвно требовавшей сейчас достойного платежа. Он бы и рад, образно говоря, рассчитаться самой крупной монетой, но как назло не имел в кармане ни единой куны.
Он еще раз гневно оглядел окружающих, старательно отворачивающихся, дабы не повстречаться с суровым взглядом бешеных княжьих глаз, прошагал до самых ворот, хотя понимал, что гонцы только убежали и едва ли стоит ожидать их возвращения в ближайшие минуты, но, тем не менее, покрутил головой во все стороны и после этого вернулся назад. Оцепеневшая Марфуша, по-прежнему держа в одной руке горшок, первой привлекла его внимание.
– Ну и чего ты на меня уставилась? Взялась поить, так пои, – почти прошипел он, упрямо не желая кричать, но и не в силах удерживать голос в рамках прежних, спокойных интонаций.
– Ага, ага, – закивала та испуганно и вновь поднесла горшок к лиловым губам неестественно бледной Доброгневы. Мутная желтая жидкость из горшка явно не желала проникать вовнутрь и, натыкаясь на непреодолимую преграду в виде плотно стиснутых губ девушки, беспомощной струйкой стекала по остренькому подбородку, оставляя неширокую бороздку и следуя ниже, к тоненькой шее с малюсенькой, отчаянно пульсировавшей голубоватой жилкой. Почему-то Константину очень не хотелось, чтобы ручеек задел ее. Казалось, если жидкость пересечет жилку, то тогда уж бедной девочке помочь и впрямь никто не сможет, но, словно помогая отвести в сторону все опасения, желтая струйка направилась чуточку вбок, исчезая за расписным воротом некогда белой, а ныне грязно-серой мужской рубахи.