Константин даже не поморщился, хотя мотовство своего предшественника вновь слегка его покоробило, но не объяснять же простому труженику, что у него нет никакого желания платить, можно сказать, по чужим долгам. Впрочем, учитывая, что сумма могла быть и намного больше, ему на миг стало даже приятно оттого, что эту выплату он может уже произвести почти из своего кармана, а если точнее, то из денег, заработанных собственной смекалкой и хитростью.
Весело улыбнувшись, он тут же распахнул дверь, подозвал к себе Епифана, дежурившего, как всегда, поблизости, и громко, дабы слышал Юрий, наказал ему найти Зворыку и немедленно привести его сюда. После чего широким жестом гостеприимного хозяина Константин предложил обоим присутствующим присесть за стол, и уже через каких-то пяток минут кузнец совсем забыл про все. И про долги, которые ему вроде бы должны были вернуть, и про то, где он находится, и про присутствующего здесь князя, и даже про то, что сам заказ исходит от какого-то юнца-недомерка, не вышедшего ни статью, ни возрастом. Азарт нового, доселе неслыханного дела полностью охватил его, и некогда любимый юнота старого деда Мосяги, знаменитого даже не на Рязань, а на всю Владимирскую Русь, увлеченно обсуждал не совсем понятные детали изготовления невиданного оружия.
Он не отвлекся даже тогда, когда в светлицу вошел Зворыка, и даже если бы дворский на пару с князем кричали во всю глотку, все равно не расслышал бы их – Юрию было не до того. Так что Константин напрасно понижал голос, объясняя своему скупердяю казначею, что долги надо платить, и тут же утешая его обещанием впредь стать более экономным.
Юрий и впоследствии, когда спустя пять минут князь положил перед ним холщовый мешочек, принесенный Зворыкой, с вложенными туда гривнами, не только не обратил на него внимания, но даже, досадливо поморщившись, отодвинул его в сторону, дабы он не лежал на пергаменте и не заслонял часть чертежа, которую кто-то вычертил для этого сопливого мальчишки.
В том, что этот чертеж не был Минькиной работой, он был уверен. Такое юнцу явно было не под силу. Куда там. Даже он, Мудрила, – а крестильным именем величаться мастер как-то не привык, – уже немало чего достигший и познавший, и то навряд ли сумел бы вычертить все столь правильно, четко и без единой помарки.
«Скорее всего, князь купил этот рисунок у какого-то купчишки», – подумалось ему вначале, а потом уже совсем ничего не думалось, поскольку все прочие мысли меркли перед столь грозным, смертоносным и страшным оружием с чудным иноземным названием «граната».
Уразумев, наконец, до самой до тонкости все необходимые премудрости, он уже направился домой, а точнее, в кузню и еще раз, бережно разложив перед собой прямо на наковальне чертеж, воссоздал в памяти все необходимое. И лишь тогда ему, наконец, припомнилось, что он, увлеченный поставленной задачей, даже не поклонился на прощание князю, причем тот на это никак не отреагировал. Затем он вспомнил слова Константина о необходимости свято хранить тайну этого заказа и, аккуратно свернув чертеж, сунул его за пазуху. Впрочем, он ему был уже не нужен – все необходимое в мельчайших деталях стояло перед глазами так четко, что казалось, протяни палец и дотронешься.
Правда, за ужином он успел ненадолго пожалеть, что не назвал князю всей суммы полностью – предстоящая свадьба старшего сына требовала как минимум еще две гривны, а лучше три. Однако неожиданно даже для самого себя, не говоря уж про семью, он извлек из мешочка намного больше ожидаемого. Вначале Мудрила не спеша вытащил из него, сколько в могучую руку вместилось, то есть восемь гривенок, потом с чувством легкой растерянности еще три, хотя должно было оставаться всего две. Затем, со все более увеличивающейся настороженностью, еще три и, наконец, последнюю, пятнадцатую.
Какое-то время он мрачно разглядывал всю выложенную на стол сумму, представляя глубокий контраст по сравнению с прочими членами семьи. Хотел уж было взять лишнее и отнести назад князю, хотя лишними они, конечно, не были, но тут вспомнил, как сам Константин, кладя холщовый мешочек с приятно побрякивающим содержимым на чертеж, предупредил, что здесь еще пять, за первую партию гранат, которую он отольет. Тогда он, слабо кивнув в знак благодарности, тут же забыл об этом и вспомнил лишь сейчас. Лицо Мудрилы тут же просветлело, разгладилось, и он, мягко улыбнувшись жене, ласково спросил:
– Ну что, мать, хватит нам кун сына оженить или как?
В ответ на это обычно суровая Пребрана задорно подмигнула супругу и даже, неслыханное дело, улыбнулась, хотя и едва заметно, да и то лишь левой половиной рта – видать, отвыкла – и уверенно заявила:
– И даже еще останется, – правда, тут же, на всякий случай, поправилась: – Самую малость. Так, куны две-три, не боле.
Мудрила знал, что расчетливая Пребрана, скорее всего, намеренно ошиблась, останется у нее не куны, а гривны, и не две-три, а добрый пяток, но на то она и женка, чтобы быть малость прижимистой в расчете на вполне возможные в будущем тяжелые времена.
Его самого больше занимало другое: отливка небольших чушек под странным названием «гранаты». О предназначении их ему толком ничего не сказали, кроме того, что в битве они пригодятся, но он и не обиделся – коли тайна, так чего уж тут. Наконец, плюнув на послеполуденный отдых, мастер не выдержал, встал с лавки, махнув тоже было приподнявшемуся сыну, чтоб продолжал отдыхать, – прежде надо в последний раз без посторонних глаз самому вникнуть, дабы без единой осечки, без единого промаха сработать, – и вышел из своей тесной избенки.
«А говорят, что с ведьмой встреча к несчастью, – почему-то подумал он уже в кузне. – Вот и верь после этого приметам. Ведь повезло-то им всем аккурат после того, как его Словиша эту Константинову лекарку на речном берегу узрел и прямо в княжий терем приволок. Ишь ты».