С восприятия красоты человеческого тела вообще начинается восприятие красоты. С нормального сексуального влечения вообще начинается восприятие любви. С восприятие любви и красоты начинается вообще восприятие чудесного. С восприятие чудесного начинается любое настоящее искусство. А с любого настоящего искусства начинается настоящая свобода любого разумного существа и человека — в частности. Потому что настоящее искусство — это в конечном итоге создание нового мира, в котором по определению нет чуждого принуждения в какой бы то ни было форме.
Там, где начинается настоящая свобода — кончается империя, поскольку любая империя — это всего-навсего мифологизированная традиция несвободы. Уточним: фальшивая традиция.
Там же кончается и смерть, которая принадлежит к мифологическим феноменам старого мира, а не тех новых миров, которые человек не то создает сам, не то находит в неограниченном количестве (что с философской точки зрения почти то же самое).
Это не оговорка: смерть (в ее современном культурологическом понимании) — такой же имперский миф, как грех. Смерть необходима любой имперской идеологии, чтобы представить любые индивидуальные цели, как бессмысленные в силу крайней ограниченности времени жизни человека, как биологического организма. Соответственно, служение предстает как единственно-осмысленная форма деятельности человека — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
При этом нет никаких объективных подтверждений того, что для человеческой личности все, кроме результатов ее общественной деятельности, кончается со смертью (как это утверждает коммунистическая мифология). Нет также никаких объективных подтверждений того, что после смерти человеческая личность в виде некой «души» подвергается взысканию или поощрению за прижизненную деятельность (ад и рай христианской либо исламской мифологии).
Заметим, что оба этих, на первый взгляд диаметрально противоположных взгляда на смерть, сходятся в главном: смерть прекращает всякую осмысленную человеческую деятельность (есть «душа» или нет, попадает она в рай, в ад, или в никуда, но в любом случае, индивидуальная история человека на этом заканчивается). И в том и в другом случае мы имеем концепцию биологической смерти, как точки некого «окончательного расчета» между мыслящим индивидом и вселенной. При этом нет ни единого подтверждения (прямого, косвенного, научного, эмоционального — любого) правдоподобности этой концепции.
С другой стороны, есть масса указаний на то, что дело обстоит прямо противоположным образом. Условно эти указания можно разделить на четыре группы:
1) Частные случаи. Многочисленные свидетельства отождествления живущими людьми своей личности с личностями тех или иных умерших. При этом воспроизводятся не только привычки «личности — предшественника», но также привязанности и воспоминания частного характера. В ряде культур (ламаизм, бон и т. п.) такие ситуации считаются вполне ординарными.
2) Обобщенные наблюдения. «Общая черта так называемых переживаний на грани смерти — это ощущение перехода от страха, связанного с опасным для жизни кризисом, к состоянию покоя, движения к свету и ощущения, что тебе рады. Люди, перенесшие такие состояния, как правило, говорят о том, что у них произошла переоценка ценностей, что они перестали тревожиться из-за житейских мелочей и бояться смерти» (М. Томпсон, «Философия религии»)
3) Психотехнические системы. Существует целый набор методов, позволяющих индивиду действовать отдельно от своего биологического тела, вспоминать «предыдущие жизни», посещать «другие миры» и т. д. Не обсуждая объективность таких методов, укажем лишь, что в некоторых культурах (например, связанных с шаманизмом) они используются для достижения вполне практических целей, причем зачастую используются успешно.
4) Построения науки. В теории систем человеческая личность представляется как структура данных, не связанная жестко с биологическим телом. Возможность перенесения подобной структуры, без потери существенных свойств, на другой носитель является чем-то само собой разумеющимся. «Представьте себе одну из подобных систем, столь совершенно отразившую его [конкретного человека] знания и умения, что коллеги и друзья без труда узнают в ней особенности склада его ума… Таким образом, система как бы олицетворяет бессмертие этого человека…» (D. Michie, R. Jonston, «Creative computer»). Эти слова написаны в 1984 г. и за последующие два десятилетия никем не оспорены.
Внимание! Подобные указания, разумеется, нельзя рассматривать как строгое доказательство (в научном смысле этого термина), но их более чем достаточно для выдвижения вполне правдоподобной (опять-таки в научном смысле) гипотезы. Гипотезы о природе человека, сформулированной очень давно и немного наивно, но заслуживающей того, чтобы быть приведенной в исходном виде: «Наделенный качествами, делатель работ и творец их последствий, он пожинает плоды своих действий; он правитель жизни и путешествует в соответствии с собственными деяниями; у него есть идея и эго, и он познается качествами интеллекта и качествами я. Меньше, чем сотая часть толщины волоса, душа живущего существа способна на бесконечность. Он не мужчина и не женщина и не бесполый, а присоединяется к любому телу, которое он принимает за свое собственное» (Шветашватара Упанишада, V. 7–10).
Если же говорить о мировоззрении, то мне как-то более симпатично то, в соответствии с которым человеку свойственно в любом мире быть свободным искателем и источником чудесного — любви, красоты и радости. Ради этого стоит, наверное, пересекать океаны на маленьких парусниках и открывать новые земли. Если бы в этом или в других мирах не было чудесного — кому они были бы нужны? И, если уж на то пошло, кому бы было интересно их создавать?
Вот мы и вернулись к культуре тетис. Следует ли понимать это как претензию «кодекса тетис» на роль того самого «единственно-истинного учения», которое человечество утратило в незапамятные времена и столько времени безуспешно искало? Да нет конечно. Оно, разумеется, не единственно-истинное (вселенная слишком велика для одной-единственной истины). И оно, собственно говоря, не учение. «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше, и ни к чему людей этому учить» (Дао Дэ Цзин, стих 36). Это просто естественный и достойный разумного существа взгляд на себя и на окружающее. Не больше… но и не меньше.
16. Вытаскивание бегемота из болота
«Религии всему учат, но ни за что не отвечают. Отвечать предстоит рядовым верующим, на эти религии положившимся… три наиболее представительные религии, религии откровения, противопоставляющие себя всем прочим религиям, опираются на человека, который замыслил совершить человеческое жертвоприношение, задумал детоубийство. Более того, все эти религии признают этот его замысел не преступлением, а образцом для подражания. Почему? Потому что Авраам выполнил приказ Всевышнего не задумываясь, не рассуждая! И иудеи, и христиане, и мусульмане почитают именно такого нерассуждающего, покорного Богу Авраама. Не принимай меня вообще, — скажет каждая из этих трех религий, — но приняв, покорно служи мне, как служил Авраам. Иначе ты просто разрушаешь весь смысл» (А. Барац, «Там и всегда»).
Ну вот, отдельные кляксы в основном стерты. Те, для кого это имеет значение, могут проверить изложенные выше факты — хоть все, хоть выборочно — и составить свое собственное мнение. Те, для кого это значения не имеет, скорее всего, досюда не дочитали. Зачем им это? Поклонники имперских культов могут продолжать жить со своей смешной претензией на причастность к «абсолютным» понятиям добра и зла. Они могут продолжать носить символы, украденные их предшественниками там, где эти символы действительно обозначали что-то чудесное, человечное и непреходящее. Их не чистые на руку духовные пастыри могут продолжать радоваться предприимчивости нечистых на руку «отцов основателей» — поскольку то безначальное, безымянное и вечное, из которого произошли все миры, все сущности и все предметы, в отличие от бесноватых имперских богов, не занимается преследованием мелких воров, жуликов и извращенцев. Историки могут продолжать трудолюбиво сажать кляксы на хроники — у них такая работа и им за нее платят.