— Значит, вам не известно, фрау Линг, что в тот самый вечер, когда вы привезли поляка, Веглер виделся с ним и предложил устроить ему побег?
— Нет, — удивленно сказала Берта. — Не может этого быть! Кто вам сказал?
— Поляк.
— Ах!.. Неужели же вы верите поляку? Я же вам сказала— он был заперт в сарае.
— Поляк утверждает, что Веглер разговаривал с ним через маленькое окошко… Впрочем, нет… — Он заглянул в записную книжку. — Через отдушину в стене. Есть там отдушина, через которую они могли разговаривать?
— Отдушина?.. Да, есть… есть, герр комиссар.
Берта вдруг что-то вспомнила, но не решалась сказать об этом, боясь, как бы не навредить себе.
— Ну? — сказал Кер, заметив, что она колеблется.
— Я вспомнила… это совсем было выскочило у меня из головы… вчера утром я нашла возле сарая ведро, что висело у колодца. Я еще подумала, что это, наверное, мальчишки напроказили — перерезали веревку и закинули ведро подальше. Но, пожалуй, верно — если Вилли стал на ведро… он такой высокий… Да, он мог разговаривать с поляком через отдушину.
— Слушайте, — возбужденно заговорил Кер, — это точно… насчет ведра? Вы уверены, что раньше его у сарая не было?
— Уверена.
— Оно всегда висело на веревке?
— Да.
— А веревка оказалась перерезанной?
— Да, герр комиссар. И концы даже разлохматились. Это я помню, потому что сама связала ее опять.
Кер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Ему хотелось запеть ликующую песнь. Его теория о сумасшествии Веглера перестала быть просто догадкой, черт возьми! Пусть Баумер бесится, сколько угодно, — он, Кер, может теперь представить своему начальству неопровержимые доказательства!
— Послушайте! — сказал он, устремив на Берту строгий взгляд. — То, что вы рассказали о ведре, гораздо важнее, чем вы думаете. Поляк наговорил тут такого, чему я не поверил. Он заявил, что Веглер предлагал помочь ему бежать — предлагал деньги, одежду и даже свои документы. Это со всех точек зрения — сущая нелепость. Если поляку предложили такую помощь, почему же он не попытался бежать? Да потому, что никто ничего ему не предлагал — он просто хотел подлизаться ко мне, ну и выдумал всю эту историю. А если взять Веглера, — с какой стати, спрашивается, немец будет предлагать помощь совершенно неизвестному поляку? Веглер будто бы пожалел его, — так говорит поляк. Это совсем невероятно! Кто станет отдавать свои документы незнакомому пленному? В какую нормальную голову может прийти такая мысль? Видите, фрау Линг, вот мы и нашли ответ. Вот что подтверждают ваши показания. Мы теперь можем почти не сомневаться, что Веглер разговаривал с поляком. И если то, что рассказывает поляк, соответствует истине — чему я не могу поверить, — значит, Веглер сошел с ума. Если даже он говорил поляку не это, а что-нибудь другое, все равно он безусловно сумасшедший. Только психическое расстройство может служить связующим эвеном между его репутацией истинного патриота и этим безумным поступком. Какие бы побуждения ни заставили Веглера разговаривать с поляком, они не могут быть нормальными… Итак, скажите: готовы ли вы повторить ваше показание насчет ведра перед судом? Потому что суд не поверит поляку, но вам поверит.
— Да, герр комиссар. Это чистая правда, — твердо сказала Берта.
Кер засмеялся от удовольствия. Глаза его заблестели при мысли о том, какую пилюлю он вскоре преподнесет Баумеру.
— А теперь скажите, не замечали ли вы в нем раньше чего-нибудь такого… каких-нибудь признаков ненормальности?
Лицо Берты вдруг вспыхнуло гневным румянцем.
— Да, замечала! — крикнула она; острая обида на мгновенье вытеснила в ней все остальные чувства. — Ведь он хотел меня убить! Он погнался за мной с вилами — за мной, своей нареченной! Конечно, он сошел с ума. Да, да! Теперь все понятно!
— Что вам теперь понятно?
— Понятно, почему человек, которого я так хорошо знала… которого любила, — да, любила, хоть он и преступник, — почему он сделал такое. Когда порядочный человек ни с того ни с сего становится изменником, чего же тут ломать голову? Он помешался. Все ясно.
— И раньше вы не замечали в нем никаких признаков политического недовольства?