— Это мне нравится! Прекрасно! Я же вам говорила — вы еле живы после операции. Вы только посмотрите на себя. Мокрая курица! Куда вы будете годиться завтра, если у пациента начнется сепсис? А? Немедленно идите спать! Я требую!
Ожидая его обычной ядовитой контратаки, сестра Вольвебер немало удивилась, увидев, что Цодер улыбается ей ласково и устало.
— Ну, пожалуйста, доктор! — взволнованно продолжала она. — Ведь такому человеку, как вы, все время приходится думать. Это же вас выматывает! Поглядите на себя. Я вас насквозь вижу. Ваш мозг спит, а вы даже не знаете об этом. Идите, ложитесь спать, доктор. Я могу подремать где угодно. Я посплю, сидя на стуле, и завтра буду свежее, чем вы.
— Ох, перестаньте рычать, женщина. А то вы меня совсем доконаете. Проверьте-ка его пульс.
Сестра Вольвебер, торжествуя победу, немедленно повиновалась с сияющей улыбкой. Держа запястье Веглера, она с нежностью смотрела на доктора, протиравшего глаза.
— Все было прекрасно, и вдруг несколько минут назад меня сморило, — еле слышно проговорил он.
Пациент пошевелился и невнятно забормотал; Цодер обернулся. Большая голова металась по подушке. Лицо Веглера все еще было воспалено после операции, лоб лоснился от пота, влажные светлые волосы спутались.
— Девяносто девять, — сказала сестра.
— Гм! Немножко участился.
— Но, доктор, если пульс доходит до девяноста девяти, это еще ровно ничего не значит. Даже вам должно быть это известно.
— Даже мне. Проверяйте пульс каждые полчаса.
— Ну вот еще, как будто нельзя и через час.
— Черт вас возьми, женщина, извольте делать, что вам велят!
— Хорошо, доктор. Мне ведь все равно, только я не люблю, когда вы начинаете выходить из себя. Доктор всегда должен сохранять спокойствие. Что будет с пациентом, если доктор нервничает?
— Он умрет, он умрет, — сказал Цодер. — Умрет и будет похоронен, и его слопают черви. Скоро и с вами будет то же самое, сестра.
— В свое время, — любезным тоном отозвалась сестра. — А теперь ступайте спать, доктор.
— Помните же — каждые полчаса. Категорически требую — вы позовете меня, если пульс будет больше, чем сто один.
— Хорошо, доктор.
— Категорически требую, — повторил он. — Капельное вливание продолжать. Можете смачивать ему губы мокрой марлей.
— Хорошо, доктор.
— Если переутомитесь и завтра развалитесь, я вам…
— Тра-та-та, тра-та-та, хватит вам болтать, доктор.
— Сестра, — вдруг сказал Цодер, — этот Веглер… вы что-нибудь о нем знаете?
— Только то, что вы сказали. Он — гнусная тварь.
— Почему?
— Да как же — ведь что он сделал! Я бы его задушила собственными руками. — Она произнесла это с неподдельной злостью. — Самая гнусная подлость на свете — идти против своей родины. Так всегда говорил мой отец, а он был письмоводителем в суде.
— Я знаю, что ваш отец был письмоводителем в суде, я знаю, — сказал Цодер.
— Порядочный человек должен горой стоять за свое правительство, — серьезно продолжала сестра Вольвебер. — Только так и можно жить. Ведь правительство делает все, чтобы нам было лучше, не так ли?
— Привет, — сказал Цодер. — И привет вашему отцу, судебному письмоводителю. Должно быть, черви нашли, что он полон мудрости.
— Вероятно, — невозмутимо ответила она. — Смотрите же, разденьтесь совсем. Наденьте пижаму. Я ее починила.
Взявшись за ручку двери, Цодер остановился.
— Сестра, помните, что я вам никогда не прощу одного: если придет Баумер, вы сию же минуту должны позвать меня.
— Позову, доктор, — кивнула она.
— Баумеру не терпится поговорить с ним, но он его убьет, если будет торопиться. Я решил дать Веглеру покой до утра. По крайней мере, до восьми или девяти часов. Если он начнет просыпаться, вы позовете меня. Я сделаю ему укол.
— Но, доктор…
— Сестра, — раздраженно перебил он, — никаких возражений. Я понимаю в медицине, а Баумер — нет. У Веглера не прояснится сознание даже к утру. Если Баумер возьмется за него раньше, он будет молоть вздор, вот и все. Наш долг защищать отечество. Вы патриотка или нет, сестра?
— Да, доктор. Я патриотка.
— Тогда делайте, как я сказал. Если Веглер придет в себя, позовите меня немедленно.