Афанасий понял глумление князя как прощение и дозволение подняться с колен, сказал с большой искренностью в голосе:
— Твоя правда, Иван Иванович, голова у тебя Божьей милостью, глубоко ты проницаешь человека. Не черт, вестимо, а князь Дмитрий Брянский, который хуже черта, толкнул меня на богомерзкое дело, я ведь подневольный у него был, как ослушаться?
— Он тебя прислал сюда?
— Не-ет, нет-нет, Иван Иванович, сам-один я к тебе за милостью твоей притёк.
— А где князь Дмитрий?
— Не ведаю. Может, в лесу брянском заплутался, может, в Десне утонул, может, волки его сожрали, может, сам с голоду околел.
— Отчего же так — с голоду?
— Литовцы воюют Брянщину, вот-вот в детинец войдут.
— А где князь Дмитрий ты, значит, не ведаешь?
— Не ведаю, не ведаю, великий князь! Соображаю, что мог он и пивом опиться, помнишь, чай, как он лаком до пива-то, опился небось, его и разорвало.
Иван не выказывал ни участия, ни сомнения. Судьба бывшего тестя его мало заботила, он лишь вспомнил, как князь Дмитрий, на правах умудрённого родственника, второго отца, советовал ему, тогда желторотому юнцу: «Помни, Ванюша, что правду говорят только дети, дураки да пьяные». И клятве Афанасия не поверил, хотя и не знал, что тот, говоря вслух «лопни глазоньки», про себя добавлял «твои», так же и про рученьки, да про тартарары.
— Ну, ладно, Турман, как притёк, так и утекай отсюда. Прямо сейчас.
Афанасий снова бухнулся на талый снег, обнял сафьяновый сапог Ивана, взмолился:
— Не гони, Иван Иванович, не гони! Я тебе пригожусь. Я ведь один как перст на Божьем свете, некуда мне податься.
Один?.. И ему, Турману, ведомо чувство одиночества? Это можно понять, можно разделить и посочувствовать.
Уловив колебания князя, Афанасий начал просить ещё горячее:
— Куда хочешь приставь меня, везде буду служить тебе верно, как пёс.
Иван сам для себя неожиданно объявил Жердяю:
— Определи его на конюшню и подготовь обельную грамоту.
Афанасий ещё чувствительнее обнял его сапог.
4
Жердяй не одобрял решения князя, однако возразить не посмел. А затем и сам стал доволен — оказалось, что взяли очень работящего холопа. Афанасий дневал и ночевал на конюшне. Лошади у него были постоянно накормлены и напоены, стойла вычищены. А княжеского вороного жеребца Ярилу он пестовал особенно — и корм давал отборный, и чистил его дважды на день, хвастался:
— Ярило у меня, как солнышко, блестит!
Предложил Жердяю:
— Утри жеребца моим рушником.
Жердяй провёл белым платом по упругой, мускулистой шее Ярилы — ни пылинки! Резко огладил круп коня с одной стороны, с другой — рушник остался чистёшенек.
Жердяй по хозяйской привычке не хвалить, а только ругать холопов, и сейчас не выказал своего восхищения, но князю про рушник рассказал. Тот выслушал вполуха, махнул рукой и уединился в своей горнице. Уже целую седмицу сидел он в затворе — молился, читал Псалтырь, а из дому выходил только в церковь. На все предложения Жердяя рассудить спорные дела и выслушать челобитья отвечал одно и то же:
— Потом, после.
Бояре и холопы недоумевали:
— Словно подменили Ивана Ивановича!
И даже такое предположение возникло:
— Уж не умоповредился ли он?
Иван Михайлович, зная князя с его младенчества, успокоил:
— С ним и раньше такое уныние случалось. Надо его как ни то расскучать, встряхнуть. Может, на потеху зазвать?
— Потеху можно изделать. Медведь-шатун объявился, шастает по деревням и починкам, баб с ребятками пугает. Да и мужиков тоже.
— Скажи сокольничему, пусть всё подготовит.
— Да Святогон хоть сейчас готов.
— А я князя попробую подвигнуть.
Иван выслушал своего старого дядьку с недоверием:
— Когда это ты, Иван Михайлович, ловцом зверя заделался? Я не знал этакой страсти за тобой.
— Да, это так, какой из меня ловец. Но вот Жердяй со Святогоном удальцы, хоть с соколами и кречетами, хоть на вепря или медведя с рогатиной.
— Пошли за Святогоном, узнаю, что за потеха.
Святогон был княжеским ловчим и сокольничим. Круглый год занимался ручными охотничьими птицами — привозил из Двинской земли птенцов, гнездарей, и пойманных тенётами слётков на крыле. И тех и других терпеливо вынашивал — выкармливал и приучал, а навыки напасть и догонять убегающую или улетающую дичь у этих птиц были врождёнными. Самых лучших соколов и кречетов отвозили в подарок хану и ордынским вельможам, самим же заниматься охотой было всё недосуг.