— Так, так... — Семён Иванович показал видом, что находится в затруднении. — И как же вы надумали в Москву бечь?
— Марья надоумила.
— Марья? — воодушевился Семён Иванович, словно это резко меняло дело. — Отчего же Марья?
— Да и куда нам было деваться, не в Литву же и не в Орду бечь? Ведь Константин не только притеснял, он смуту внёс во весь наш княжеский род. И тут уж тебе, Симеон Иванович, вмешаться бы надобно.
Семён Иванович был вполне с этим согласен. Предложил гостям вместе с их боярами и челядью разместиться в покоях его дворца, позвал их пировать на великой свадьбе, после чего, сказал, можно будет заняться и распутыванием тверского узла.
За разговором с неожиданно нагрянувшими тверянами чуть не проворонили прибытие невестиного поезда.
Евпраксия с родителями и челядью в сопровождении тысяцкого Хвоста и дружков въехала в Кремль уже в сумерках. Знакомство произошло при свечах. Лишь краткий миг, как того требовал исконный обычай, видел Семён Иванович свою невесту до того, как уединиться ей в отведённой во дворце светлице вплоть до самого венчания. Ничего, недурная, собой дебела, что также к достоинствам следовало отнести. Вот только взгляд её чёрных круглых глаз почему-то не располагал к себе — недоверчивый и холодный взгляд.
6
Как собрались все три невесты в Кремле, потянулись по всем ведущим в Москву дорогам гости званые. И незваных прибавилось тоже.
Среди ночи разбудил Семёна Ивановича тысяцкий Хвост:
— Торкаются в ворота литовцы в железных латах, а с ними князь Евнутий. Как быть? Дружину поднимать?
Факельщики освещали дорогу до Боровицкого мыса, куда великий князь и тысяцкий проследовали в сопровождении вооружённых кметей.
— Много ли литовцев?
— В темноте не счесть.
— С толмачом князь Евнутий или по-нашему говорит?
— Как мы с тобой.
Поднялись к стрельницам, Семён Иванович спросил в темноту:
— Князь Евнутий Гедиминович?
— Я, я, государь!
— С миром или с войной?
— До войны ли, государь! Смиренно прошу приюта и защиты.
— Верить ли тебе?
— Клянусь мечом своим, честью своей, дубом священным!
— Ишь ты — дубом... Язычник, стало быть. От кого же спасаешься?
— От братьев единокровных, Ольгерда и Кейстута.
— А ратники пошто с тобой?
— Это рында моя.
— A-а, оруженосцы?
Лязгнули запоры. Тысяцкий вышел на берег Неглинной, за ним факельщики и кмети с мечами наизготове. Литовский князь сказал правду: не больше дюжины вооружённых охранников с ним.
— Ложитесь спать, а утром уж совет будем держать.
— Конечно, Симеон Иванович, ведь, как вы говорите, утро вечера мудренее. — Евнутий и русские поговорки знал.
— Ага, а кобыла мерина сильнее, — мрачно досказал Семён Иванович.
Евнутию отвели изложницу в доме тысяцкого, рынду его уложили опочивать вместе с детьми боярскими в дружинницкой палате.
Нельзя сказать, что приезд литовцев был совершенно неожиданным, в Москву давно уж доходили слухи о распрях в Литве. Великий князь Гедимин оставил после себя семерых сыновей и всех наделил крупными вотчинами. Собственно литовские земли — Аукштайтия, Жемайтия, Делтува, Налыиа, Киршува — были невелики и бедны. Гедимин сумел собрать под одну власть многие русские княжества, в их числе Киевское, Витебское, Луцкое. По каким-то одному ему ведомым причинам он завещал стольный город Вильну Евнутию, самому младшему сыну от третьей жены, русской княжны Еввы. Это не устроило старших сыновей Ольгерда и Кейстута, которые между собой жили очень дружно и сговорились, назначив срок, напасть на Вильну и отобрать её силой. Евнутий спасся бегством в горы, отморозил ноги и сдался братьям в плен. Ольгерд и Кейстут укрепились в Вильне, а Евнутию дали городок Изяславль. Евнутий, однако, не пожелал больше иметь с братьями что-то общее, бежал спустя несколько месяцев в Псков, оттуда в Новгород, из которого и притёк в Москву.
— Не рассчитываешь ли ты, что я стану отвоёвывать тебе Вильну? — спросил наутро Семён Иванович.
Евнутий оценил шутку:
— Зачем мне Вильна, мне Москва нужна... — И добавил просяще: — Хочу христианином стать и тебе служить головой и копьём.
Семён Иванович этого и ждал, но ни радости, ни одобрения не выказал, обронил тихо, словно для себя лишь: