— Благослови, отче, — сказал инок Сергию.
— Это брат наш Симон, — сказал преподобный, осеняя крестом монаха.
— Великому князю! — Инок поклонился Ивану Ивановичу поклоном привычным и свободным, какой соответствен людям сильным и неприниженным. Был когда-то Симон архимандритом в Смоленске. Достоинство чувствовалось в его поведении, в густом голосе, во взгляде, даже в том, как рукой земли коснулся. — Смотрю, комент — совет мужей знатнейших движется.
— Момент к колодцу движется, — поддержал шутку Сергий. — Грешу тщеславием, хочу показать, какие тут у нас перемены.
— Радуга! — не утерпел Митя.
— Солнце с водою забавляется, — сказал Симон. — Это старший твой княжич, Иван Иванович?
— Наследник.
Сердце у Мити на мгновение замерло, так ясно он расслышал гордость в отцовском голосе. «Я наследник», — повторял он про себя, и от этого слова, каким отец назвал его при самом Сергии, что-то стало в Мите новым и другим.
— Радуга есть знамение вечного обручения неба и земли. — Восхищенный со спутниками уже подковылял к ним. — Спасайся, брате! — приветствовал он Симона по монашескому обычаю.
— Спаси, Господи! — ответил тот.
— Колодец-то у вас новый! Слыхал я, слыхал. Чай, дозволите попить-то? Слух идёт, что целебная сила в нём.
— Ну, если слух такой, как же не дозволить! — согласился Сергий.
— Аль вправду сам вырыл? — всё любопытствовал Восхищенный.
— Бог помогал да вот брат Фёдор. А у тебя, смотрю, ноги болят?
— У-у-у! — для убедительности слегка взвыл Восхищенный.
— Иди тогда на речку Иншу. Там вода солёная. Там я отроком старца-монаха встретил... — Преподобный запнулся, тихая светлая тень скользнула по лицу его. — Старец сидел, ноги мочил, а потом так со мной шёл легко, что на пыли дорожной следов не осталось.
Все молча незаметно переглянулись. И только Овца удивился вслух:
— Да рази может человек в пыли следа не промять?
— Если будешь вкушать умеренно, паки речём, скудно! — с некоторою насмешливостью откликнулся Симон. — Я вот утучен от рождения, так что и не мечтаю.
— Надо тебе послушание более строгое назначить, — заметил Сергий вовсе не строго.
— Благослови, отче! — весело попросил Симон.
— Мы сегодня о чём ни заговорим, все апостола Павла споминаем. Он учил, жить надо тихо, делать своё дело и работать своими собственными руками. Вот и вся премудрость. — Преподобный кротко обвёл всех глазами.
— Не вся, отче! — подхватил Симон. — Паки речём: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите.
— Тут только начни споминать! Слова благодатные неистощимы. Ещё речём: не нужно бояться испытаний, но с терпением проходить путь земной жизни. — И Сергий со значением поглядел на великого князя. Или это Мите только показалось? Потому что другие ничего не заметили.
— Как всё-таки радуга загорается? — настаивал Митя.
Иван Михайлович дёрнул его за рукав, чтоб замолчал:
— Радуга воду пьёт и небо наряжает.
— Зачем пьёт?
— А вон смотри-ка, княжич! Там счастливые успокоились.
По другую сторону тропы, в лесу, на взгорье, виднелся погост с редкими крестами.
— Счастливые, потому что умерли?
— Потому, что здесь лежат.
— Почему?
— Честь большая.
— А я умру, буду с дедушкой лежать?
— Ты с дедушкой — в соборе Архангельском, там же и дядька твой Симеон Гордый спит.
— И ты тоже умрёшь?
— Конечно. Никто не минует.
— Я не хочу! — Лоб и нос у Мити покраснели от близких слёз.
— Ну, может; этого ещё и не случится... Нишкни!
Студенец, к которому вышли, был самый обыкновенный. Невысокий сруб под крышей ещё не потемнел. С кожаного ведра, стоявшего на краю, текли струйки, и грязца вокруг сруба была размята.
— Холодна ли вода-то? — обеспокоился Восхищенный, обходя колодец. — А глубина? Велика ли?
Ему не отвечали. Брат Фёдор черпал берестяным ковшиком в ведре и давал всем испить. Все крестились, как перед причастием, и пили истово.