— Прекрасно! — рыцарь Лионский еще раз взглянув в сторону галеры, прикинул: ей понадобится никак не меньше часа, чтобы подойти к ним на расстояние арбалетного выстрела. — В таком случае я прикажу воинам надеть доспехи и вооружиться и сам влезу в кольчугу и шлем. А ведь думал отдохнуть от всего этого железа хотя бы на время морского пути.
Он сбежал по лесенке с кормового возвышения и почти налетел на Марию, все так же стоявшую возле борта и тоже смотревшую на приближающийся корабль. Она, конечно, слышала все, что они говорили, однако, когда молодой рыцарь заглянул в ее лицо, он не заметил на нем никакой тревоги…
— Ступай в каюту, жена! — Эдгар поймал себя на том, что говорит с какой-то деланной суровостью. — Оставайся там и вели Луизе тоже не высовываться на палубу. Возможно, будет сражение.
— Я поняла, — кивнула головой Мария. — Но коли так, то почему же ты гонишь своего оруженосца? Я тоже надену шлем, кольчугу и возьму арбалет. Ты же знаешь, как хорошо я стреляю. Правда, прежде только луком, но когда мы стояли лагерем под Птолемиадой, королева Элеонора научила меня обращаться с арбалетом.
— Я очень этому рад, — едва скрывая напряжение, проговорил Эдгар. — Но не забывай, малыш Ксавье, что у нас с тобой сын, за которым надо будет присмотреть.
— Так Луиза и присмотрит! Ведь для нас главное — защитить его, да?
— Это главное для меня! А для тебя главное — повиноваться мужу.
Теперь его голос прозвучал уже гневно, и Мария не стала спорить. Они вместе вошли в каюту, где молодая кормилица, еще ничего не подозревавшая, спокойно кормила проснувшегося малыша.
В это время Вилли Рыжий снова встал к рулю и, отдав несколько приказаний матросам, немного изменил направление движения корабля.
Фридрих тоже оставался на корме, не спеша идти за своими доспехами — он умел надевать их очень быстро. Кроме того, действия Вильгельма подсказали Тельрамунду, что у кормчего возник какой-то план.
— Что ты затеял? — спросил он, переходя на немецкий.
— Хочу попробовать обмануть этих уродов, чтоб их Левиафан слопал! — ответил кормчий, усмехаясь. — Было бы чуть-чуть побольше ветра — я бы не сомневался в успехе. Вскоре, думаю, ветер усилится, но до этого времени уже нужно управиться. Будь я проклят! Эти медузы рогатые плывут очень быстро!
— Галера-то сарацинская, — спокойно заметил барон, из-под ладони рассматривая догоняющее их судно. — Теперь я это ясно вижу: и форма кормы, и весла, все их выдает. Странно! Сарацинские пираты — народ опытный. По осадке нашего когга они бы должны понять, что он не нагружен товарами — идет налегке. Для чего же мы им сдались? Рабов заполучить? Так ведь корабль, набравший на борт паломников, тоже сидел бы глубоко. Нас тут раза в три меньше, чем бывает, когда едут пилигримы. Ты как думаешь?
Вильгельм сердито сплюнул себе под ноги, что делал только в самом крайнем раздражении.
— Откуда же мне знать, что на уме у пиратов, а тем более — у нехристей? Мое дело — постараться накормить ими акул.
— И как ты собираешься это сделать? — сощурившись, спросил рыцарь. — От ветра пока и впрямь толку мало, не то твой когг легко ушел бы от этой гребной лохани. По-моему, драки не избежать.
— Поглядим! — пожал плечами бывалый мореход. — Я никогда не против подраться. Но пиратов наверняка не меньше восьмидесяти задниц, а нас, считая воинов, матросов, вашу милость, господина Эдгара и меня, всего тридцать пять. Оно бы и немало, поскольку морские головорезы горазды только орать, а дерутся так себе. Тем более сарацины. Но вот малыш нашего рыцаря… Не хотелось бы, чтоб ему грозила опасность, а в драке ведь всякое бывает.
Фридрих усмехнулся:
— Ишь расчувствовался! Раз уж они потащили младенца в такое путешествие, то знали, на что идут. С другой стороны, я бы тоже не оставил его в Акре — кто знает, что там будет через год, два, три?
— А у меня там двое остались, господин барон, — спокойно напомнил Вилли.
— Сравнил! — махнул рукой Тельрамунд. — Дети кормчего — и сын рыцаря, да еще рыцаря, прославившегося в войне с мусульманами! Эти бестии никогда не прощают тех, кто их посрамил. А мстят они (может, ты слышал) до седьмого колена. Так что сын их врага для них — тоже враг. Однако ты мне скажешь наконец, что затеял, селедка ты белобрысая? Тьфу! Из-за тебя и я стал сыпать всякими мокрыми словами…