Любимая легенда Марии была о Деметре и Персефоне. Мрачный властелин подземного мира выкрал Деметру. Девочка плакала, жалея несчастную мать, которая бродила по свету в поисках дочери.
Мария все еще делила комнату с Мириам, но разговоры по душам стали реже. Мириам дрожала от ужаса, когда девочка рассказывала о том, что каждую весну Деметра поднимается из подземного мира, чтобы дать полям и посевам силы зеленеть и расти.
– Это же языческие боги, Мария. Идолы, понимаешь?
На следующее утро Мария набралась мужества и спросила своего учителя:
– Деметра – идол?
Эригон засмеялся, в первый и последний раз.
– Тебе это лучше знать, ведь ты принадлежишь к избранному народу с единственным истинным Богом.
Мария ничего не поняла, но не посмела переспрашивать. Когда Эригон заметил ее недоумение, он пояснил:
– Можно сказать, и Деметра, и Персефона – символы. Символ – это обозначение чего-то, что есть в жизни каждого из нас, но непонятно нам.
Это объяснение не прибавило Марии ума, но слова отложились в памяти.
Как и все посетители дома веселья, Эригон был любопытен. Он повсюду следовал за златовласой Сереной, будто мотылек за огоньком, не упуская случая поприветствовать ее, и просто пожирал глазами. Однако никогда с нею не заговаривал, для этого он был чересчур робок. Такое внимание льстило Серене, и она частенько придумывала себе дела в кабинете во время урока, входила, извинялась и уходила, вызывающе покачивая бедрами.
Мария ревновала. Однажды даже наклонилась к учителю и доверительно сообщила:
– Она язычница.
На этот раз замечание девочки не рассмешило раба, напротив, он разозлился.
– Я тоже. И Леонидас, и Эфросин, и все люди здесь, которые были к тебе так добры. Согласно твоей вере все люди в мире – язычники: римляне, греки, даки, сирийцы, египтяне, германцы, – все, за исключением иудеев. Я не хочу тебе ничего доказывать, но знай, что я считаю вашу веру отвратительной, самонадеянной и ограниченной.
Вечером Марии никак не удавалось заснуть, в голове грохотали слова Эригона. И, что еще хуже, Марии было стыдно, что она не смогла постоять за свою веру. Она должна была рассказать о завете Бога с Авраамом и его семенем, о Священном Писании, которое управляет деяниями верующих. Завтра, нет, послезавтра появится Леонидас. Нужно спросить его.
Но все вышло не совсем так, как предполагала Мария. Эфросин очень долго сомневалась, но в конце концов решила сообщить Мириам, что той пора приступать к «работе». Это ведь в ее собственных интересах, увещевала себя Эфросин, половина заработка остается у девушки.
– У тебя ни гроша за душой, тебе понадобятся деньги, когда ты решишь начать новую жизнь.
Мириам молчала и избегала взгляда хозяйки. Через несколько часов она исчезла. К вечеру Мария не выдержала и отправилась на поиски Эфросин среди нарядных людей в большом зале. Сначала они искали девушку вдвоем, позже к ним присоединились незанятые обитательницы дома. Они обошли весь сад, вышли к озеру и отправили повара и садовника обшарить близлежащие переулки.
Женщины шли по берегу, заглядывая в каждый уголок, и звали Мириам так громко, что над водой разносилось эхо: Мириам, Мириам.
На рассвете ее тело выбросило на берег – прямо на острые скалы, севернее от дома.
Семь женщин сидели в просторной кухне и дрожали от ужаса, словно смерть Мириам стала знамением их собственных судеб.
Эфросин закрыла заведение, вечером не ждали гостей. Сама она мерила улицы широким шагом, закутанная в длинную, до пят, черную накидку. Она устала и безуспешно пыталась не думать о Мириам и о том, что могла бы сделать для бедной девушки. Найти приемных родителей? Поговорить с раввином в иудейском конце? Приставить Мириам к хозяйству? Последнее было единственно возможным, так как иудеи не приняли бы опозоренную девушку в свой дом, а раввин не стал бы беседовать с хозяйкой дома веселья.
«Можно было поручить Мириам шитье, – думалось Эфросин. – Но прелестная девушка пользовалась спросом…»
Сама не зная, как это вышло, Эфросин покинула греческую часть города и оказалась в иудейском конце. Здесь женщину окружало презрение исходившее и от детей, выкрикивавших ругательства, и от взрослых, взгляды которых были полны злобы и горели от неудовлетворенного любопытства. И хотя обычно это ее не заботило, сегодня Эфросин смутилась и повернула домой. «Больше ни одной иудейки! – зареклась женщина, но в следующий же миг вспомнила о Марии. – Ну уж нет это проблемы Леонидаса».