Деревце мне не ответило, а я принялась обрывать листья, даже пару веточек сорвала, подобрала пожухлые и стала их есть, медленно и тщательно разжевывая. Горечь была такая, что хоть вешайся. Но я всё равно ела. Сходила дёрнула за рычаг, потом попила немного воды, и опять ела.
Если бы я разгрызла почку таблеток левомицитина – и то горечь была бы меньше. Но я съела всё, до последнего листочка или веточки.
Осталось ждать, чем всё закончится.
Теперь я или сдохну, или выживу и выздоровею.
Глава 13
Наверное, это смешно, но я выжила. Не знаю, то ли концентрация яда была слабой и Щукарь всё наврал, то ли это из-за того, что я устроила себе интенсивное водное промывание, то ли из-за лечебного деревца. В общем, я решила, что это деревце меня и спасло.
Мне стало легче. Значительно легче. Уже не кружилась голова, ушла боль в желудке и в мышцах. Ушел острый металлический привкус. Есть, конечно, хотелось сильнее, цистит усилился, кроме того, я стала покашливать, но зато я была живая.
Меня не кормили.
Я подсчитала, что если буду регулярно дёргать рычаг, то завтра к вечеру или послезавтра утром меня должны покормить. В первый раз именно так всё и было. А пока я решила, что сейчас у меня лечебное голодание. Это же полезно при отравлении. Да и просто так полезно. Врачи, я помню, говорили, что нужно периодически устраивать себе разгрузочные дни и голодать. Когда я жила в СССР, девчата даже на работу приносили брошюрку, которая называлась «Лечебное голодание». Так что будем считать, что у меня сейчас вовсю идёт лечебный процесс. Чем не санаторий? От этой мысли я рассмеялась, а затем аж скукожилась – внизу живота прострелило болью: цистит прогрессировал.
Эх, сейчас мне бы горячую грелку на живот, да полежать, поспать. Да выпить антибиотик – я бы вылечилась. А так, боюсь, перейдёт в хронический и всё, мне капут.
Я опять сходила и дёрнула рычаг.
Улыбнулась одобрительно – время увеличилось почти до четырех минут.
Четыре минуты – это лучше, чем одна!
Я довольно рассмеялась. Как мало надо человеку для счастья.
В тетради не писала, но для себя решила – нужно откладывать еду на чёрный день. Насушить сухарей, может, ещё что-нибудь придумаю.
Очень хотелось спать. Но я себе не позволяла. Боялась. Ходила постоянно умывалась, чтобы взбодриться. Надо держать себя в руках, сейчас самый сложный период, который усугублялся моим отравлением и общей слабостью, если смогу преодолеть – выживу, а если нет – то и думать не хочется, что дальше будет.
Но я выживу! Хотя бы ради того, чтобы отомстить Щукарю и Фавну.
Кстати, кроме этих двух уродов могут быть ещё и другие.
И как мне быть?
Я задумалась. Наверное, буду поступать вот таким образом: во-первых, с собой нужно брать одеяло или что-то подобное, чтобы, в случае опасности – успеть быстро заткнуть щель. Во-вторых, нужно давать вещи только в ответ, на обмен. Щукарь же меня не только попытался убить, он меня ещё и обворовал. Забрал золото, три пары носков, сухари. При воспоминании о сухарях мой желудок жалобно квакнул.
В ответ я сходила дёрнула рычаг и попила воды.
Мой крест уже прогрелся достаточно для того, чтобы можно было раздеться. Нет, ещё было не так жарко, как до стыковки со Щукарем, но и не так холодно, как тогда, когда я пришла в сознание в темноте.
Время у меня есть – почти четыре минуты. Поэтому я сходила к своему «складу», вытащила мыло. Сменной чистой одежды у меня не было. Я поступила просто – взяла кусок ткани, которую я планировала пустить на запасную простыню, аккуратно разрезала по центру, примерно сантиметров пятнадцать. Получилось подобие пончо.
Вот и отлично. Похожу пока так.
Затем я сходила опять дёрнула за рычаг и пошла отмываться.
Я была очень грязная, прямо очень. И я, и моя одежда.
Поэтому я намылилась, тёрла себя кусочком плотной тряпочки, которая заменяла мне мочалку, намылила волосы. Сбегала дёрнула рычаг. Вернулась, ополоснулась.
Всю одежду я замочила в мыльной воде.
Мда, эта ситуация нанесла ещё и урон моему мыльному запасу. Мыло я старалась расходовать экономно. Но сейчас не до экономии…
Я таки преодолела этот ужасный период. И вышла на дёрганье рычага в промежутке полтора часа! А это уже кое-что! А это значит, что я могла понемногу спать. И я спала. Весь мой день строился по примитивному графику: сплю – бегу дёргаю рычаг – сплю – рычаг… и так до бесконечности.
Боли в мочевом я купировала анальгином. Посчитала, что сейчас именно такой момент, когда надо лечиться, а не экономить. И я лечилась, как могла. Ходила, обмотанная ниже талии одеялом. На ноги натянула тёплые носки (хорошо, что я впопыхах просто за них забыла и не отдала ещё и эти Щукарю).
И вот долгожданный момент наступил – раздался такой знакомый, такой желанный щелчок и кормильня порадовала меня едой.
Как же бережно я несла свою богатство, свою ценность, к топчану. Как же я радовалась и предвкушала!
Сегодня мне дали тарелку из теста с супом. Густой, пахучий, гороховый, с миниатюрными волоконцами мяса и перца. А ещё дали кусочек какой-то то ли лепёшки, то ли оладьи. Она была размером с мою ладонь, если без пальцев. Тесто пористое, жирное.
Лепёшку я отложила. Сейчас нельзя объедаться. Два дня голодовки и перед этим такой удар на все органы. Нужно поберечься. Я бы и от суповой «тарелки» кусок отложила. Но от жидкости лепёшка размокнет, придётся её съесть.
Это я так говорю «придётся», на самом деле я аж пищала, так хотела сесть и сожрать всё за две секунды, проглотить не жуя.
Но я себе этого не позволила. Села перед тарелкой с супом, аккуратно отломила с краю тесто. Получилась ложка. Зачерпывая по чуть-чуть, я принялась неторопливо наслаждаться каждой крошкой. К сожалению еда быстро закончилась. Я с вожделением посмотрела на оладью. Но нет, не сейчас.
Я решительно встала и отошла подальше от топчана. Сейчас я должна заняться чем-то, что отвлечет меня от мыслей о еде.
И я знала, чем.
Конечно, первое что мне нужно было и то срочно – это отмыть пол. Там, где я упала, где мне было плохо – ох, там было что отмывать. Я туда старалась сейчас вообще не ходить.
Но нет, я сперва постираю одежду, и уже этой мыльной водой начну мыть. И это не потому, что я экономлю мыло, у меня ещё не прошла слабость, я была больна, и больна серьёзно. Если говорить честно – я была очень больна. Поэтому в приоритете – беречь силы. Отмою всё позже.
Я взялась вязать носки, но руки были ещё слабыми, нет, это не работа, а издевательство – петли получались кривыми, постоянно запутывались. Поэтому вязание я отложила. Читать тоже не могла – мысли хоть и были ясные, но надолго концентрироваться на чём-то я тоже не могла.
И я даже понимала почему. У меня был слишком сильный эмоциональный шок от того, как поступил со мной Щукарь. Человек, которому я ничего вообще не сделала, которого видела впервые. Причем меня коробило даже не то, что он пытался меня убить, а то, что он хладнокровно обворовал меня. Знал же, что я новичок, и все равно позарился на мои скудные запасы.
Я могу оправдать мародёрство на войне, когда победитель забирает оружие и ценности с трупа побеждённого. Это – законная добыча. Но Щукарь мародерствовал, до того, как стал убивать меня. Сволочь.
Я медленно подошла к моим богатствам. Точнее к остаткам. Взяла тетрадку, где было написано что-то на луковианском. Аккуратно вырвала из середины один двойной лист. Он был исписан мелким почерком, но чернила выцвели. Я нарисовала на листе жирной линией несколько мишеней. Лист прикрепила напротив топчана.
Села на топчан. Швырнула в центр мишени нож.
Нож удалился о стену, гораздо ниже листка, и, звякнув, отскочил в сторону.
Со вздохом я пошла поднимать нож. Мда, работы предстояло много.