Однажды, во время очередной стыковки, дядя Лёня сказал:
– Мария, может, давай спустимся обратно на четвёртый?
– Зачем? – нахмурилась я.
– Да что-то не по себе мне, – расстроенно вздохнул дядя Лёня. – да и сон ещё приснился какой-то такой… непонятный. Словно предупреждение.
– Ну так расскажите, – вздохнула я.
Терпеть не могу, когда начинают рассказывать свои сны. Ну кому это может быть интересно? Хуже нет, когда каждое утро ты вынуждена слушать чей-то сон, да ещё и с подробностями. Бррр. Старик Огюст Больц очень любил рассказывать свои сны.
Дядя Лёня взглянул на мой покорный неизбежному вид и усмехнулся.
– Незачем, – покачал головой он. – Но ты подумай, Мария. Я не тороплю. Но нужно всё взвесить.
– Да что тут взвешивать?! – возмутилась я.
– Ты подумай, – упрямо продолжил старик, – посмотри, сколько народу обитает на нижних уровнях. Ты не задавала себе вопрос, почему так?
– Задавала, – сказала я, – и считаю, что это ленивые люди. Между первым и третьим рычагами небольшой промежуток, если это ночью, то, может, им вставать лень. Вот и сидят постоянно внизу.
– Ты считаешь, что прямо всем им лень? – хмыкнул дядя Лёня. – ты прикинь, сколько там человек, с первого по пятый уровни. И все они исключительно ленивые?
– А какая ещё может быть причина?
– Может быть, они осторожные просто?
– Или же попали под влияние этих «партизан», которые передают записки в бисквитах.
– Да нет. Здесь есть более сложная причина.
– И какая же? – удивилась я, искренне не понимая, как можно добровольно отказываться от и так не многочисленных благ.
– Когда ты дёргаешь за трети рычаг, он посылает разряд, – сказал дядя Лёня, – ты же замечала это?
– Замечала.
– А куда по-твоему уходит этот разряд?
– Не знаю, – пожала плечами я, – куда-то вперёд и чуть вверх.
– А что там?
– Я не рассмотрела, – вздохнула я, – надеюсь, что, когда поднимусь выше, смогу всё выяснить.
– А я вот был выше, – прищурился дядя Лёня, – и всё выяснил.
– И что там?
– Там, в центре, находится какое-то гигантское существо, вмороженное в лёд. – сказал дядя Лёня и у меня от неожиданности аж в горле пересохло.
– Не может быть! – выдохнула я.
– Почему не может? Ты же читала в Библии о судьбе жены Лота?
– Но она превратилась в камень, – пролепетала я.
– Не совсем. Она стала соляным столбом. А это существо стало ледяным столбом.
– А зачем? Кто его так? – я не могла поверить.
– Неизвестно кто, – пожал плечами дядя Лёня. – А вот зачем? Говорят, это какой-то местный бог. Который сошел с ума и люди его пленили в ледяную тюрьму.
– А зачем же мы его молниями бьем?
– Возможно, чтобы он не мог вырваться, – вздохнул дядя Лёня, – никто этого не знает. Но самое худшее, что иногда это существо, столб, как его здесь все называют, так вот иногда он огрызается. Палит в ответ тоже молниями.
– И что?
– А то, что он бьет молниями по крестам. И уничтожает их.
Я ошеломлённо застыла, пытаясь переварить информацию.
– И чем выше поднимается крест, тем больше шансов, что следующий разряд столба будет по его кресту. Это плата за весь тот комфорт, что дает жизнь наверху. Смертельная плата.
Мы ещё немного поговорили, я согласилась, что не нужно рисковать.
И мы договорились сперва подняться ещё на один круг, а затем потихоньку начать спускаться ниже.
Дядя Лёня считал, что жить на третьем-четвёртом уровнях – идеально. Туда почти никогда не стреляет Столб.
– Хорошо, дядя Лёня, – сказала я, – давайте только заглянем чуть выше, наменяем всего необходимого и будем спускаться. Да и Николаю сказать надо.
Мы обсудили все нюансы с дядей Лёней.
Было решено спускаться.
Это был наш последний разговор с ним.
А утром я увидела, как Столб ударил в ответ. И его молния попала в крест дяди Лёни…
Глава 22
Небольшое селение благодушно утопает в зелени слив и яблонь. Золотые кресты пятикупольной белоснежной церквушки пускают россыпь зайчиков на столпившихся внизу людей, остро пламенеют в ясно-синем небе и больше даже похожи на огненные факелы. На площади, прямо над крутым обрывом, который беспечно спускается к узкой, но торопливой, речушке, собрался народ. Нарядно одетые люди гомонят, покупая или продавая всякую всячину – от мэкающих овец, мешков с зерном, тюков сена до плетёных коробов и лаптей.
Я бегу посреди этого принаряженного человеческого моря и знаю, что где-то здесь должен быть дядя Лёня. Я же видела его лицо, правда мельком. Он помахал мне, я это точно знаю. Значит, заметил. Мне осталось лишь добежать. А для этого нужно пересечь густо набитую ярмарочным людом площадь.
И я бегу, бегу, торопливо пробираясь сквозь человеческое море, сквозь заставленное телегами и фургонами пространство, сквозь витающую в воздухе пыль, сквозь запахи рыбы, дёгтя, сдобных пирогов и едкого пота. Тысячеголосый шум бьёт по ушам, отражаясь от бурлящей речной глади.
Меня кто-то толкает, неповоротливая телега всё никак не может развернуться в этом скопище всего и всех. Я пытаюсь протолкнуться, с трудом преодолеваю очередной метр. Медленно, слишком медленно. А время уходит. Ведь я знаю, я точно знаю, что дядя Лёня меня ждать не будет. Вдруг снова вижу его лицо, он что-то кричит мне, силится перекричать весь этот шум и грохот, но я ещё слишком далеко, мне не слышно.
Дядя Лёня опять машет мне рукой. Я порываюсь к нему, но обзор закрывает какой-то толстый человек в высокой шапке, и я теряю дядю Лёню из вида. Рассердившись, я рвусь пройти и случайно толкаю его, мне же нужно вперёд, туда. Человек оборачивается и ругает меня, недовольно скаля крупные хищные зубы. Его жена, плоская, словно доска, с лошадиным лицом, что-то визгливо мне выговаривает. Но я не слушаю. Порываюсь туда, вперёд.
Наконец, преодолеваю это препятствие, и бегу, бегу, ещё немного, ещё чуть-чуть. Но на том месте дяди Лёни нет. Я растерянно оглядываюсь, вдруг он сместился, в такой толкотне это вполне логично. Но его нет. Нигде нет. И я точно знаю, что больше его не будет…
– Как же так? – растерянно шепчу я – Как же так?
И просыпаюсь…
Опять вся подушка в слезах, нос распух, а я вся разбитая, словно меня катком переехали.
Третью ночь один и тот же сон.
Не знаю, что и делать. На автомате, механически дёргаю рычаг. Получаю какую-то еду. У меня уже весь стол заставлен раскисшими тарелками и зачерствевшими лепёшками. Есть не хочется. Я не убираюсь. Максимум – нахожу в себе силы полить деревца и овощи. Даже зелёный горошек, который внезапно попёр как ненормальный, цепляясь усиками за трубу, даже он меня не радует.
Мне безразлично.
Единственное, я не бросаю дёргать рычаги. Сама не знаю почему, но продолжаю и всё. Просто кажется, что дядя Лёня не одобрил бы.
Апатия накатывает волнами. В небольшие периоды «просветления» я ещё более остро начинаю переживать. Вот, если подумать – я со спокойной совестью отправила на смерть двух человек – Щукаря и Фавна. Приговорила их. И ни одна струночка в душе даже не дрогнула. А вот гибель дяди Лёни меня просто раздавила. Уничтожила. Даже смерть Бенджамина я восприняла проще. Отстранённо.
И это странно.
Не знаю, почему так.
Возможно, это из-за того, что Бенджамин умер от продолжительной болезни. Я, как могла, помогала ему бороться, поддерживала. А дядю Лёню, считай, убила я.
Да. Убила. Я.
Это ведь я уговорила его подниматься вверх! А он не хотел. Как чувствовал. Но я всё равно уговорила его.
И вот результат.
Чёрт!
Со злостью я швырнула вязание об стену. Клубок, осуждающе подпрыгивая, покатился по неровному бетону, разматывая, перекручивая нить. Я равнодушно переступила и подошла к окну.
Белое безмолвие, лёд и ветер. Бесконечность. Отчужденный холод.